Смехов и юмор - против пафоса

Смехов и юмор - против пафоса

На излете концертного сезона в нижегородской филармонии, в завершение популярного абонемента «Литературные встречи в Кремле» выступил артист театра и кино, народный артист России Вениамин Смехов. Он представил большую программу «Смех против пафоса» и щедро баловал публику своими, как он выразился, «эйфоризмами». А для начала пояснил: «Пафос - это то, что громко; это то, что без юмора… ну и без всякого чувства приличного вкуса, без совести».
Артист читал стихи, написанные в два последние столетия, от Пушкина до Пригова – и мы словно слышали хрестоматийные строки заново, обращая внимание на скрытые смыслы и поражаясь: как можно было не заметить убийственных шуток гениев!
«Вспомним «Вакхическую песнь» Пушкина, вдумаемся в фразу «Да здравствуют музы, да скроется разум!». «Бессмертный, хотя и покойный, режиссер Петр Фоменко, когда меня с моей любимой супругой Галей отправлял в странствие - на концерт или на какую-нибудь работу, позволял себе шалость и благословлял нас этими словами», - вспоминает Смехов.

Когда король и шут меняются местами
Вдоволь начитавшись Пушкина, Смехов перешел к коллективу авторов, известному под псевдонимом Козьмы Пруткова.  
- «Если у тебя спрошено будет, что полезней, солнце или месяц, ответствуй: месяц. Потому что солнце светит днем, когда и без того светло, а месяц ночью. Но с другой стороны, солнце и светит и греет, а месяц только светит, да и то лишь только в лунную ночь», - процитировал артист и ехидно добавил: «Это похоже на то, как говорили важные люди вчера. Или говорят сегодня».
И тут же ошарашил фейерверком язвительных строк от Северянина.
- Игорь Васильевич Лотарев, назвавший себя Северянином, ездил с Маяковским и Давидом Бурлюком, с футуристами по всей России, называл себя футуристом особого толка - эгофутуристом. Это было трогательно, и в этом было гораздо больше юмора, чем думали его критики.  
В 1918 году на знаменитом соревновании в Политехническом музее в Москве, когда ожидалось, что звание короля, конечно же, получит Маяковский… народ проголосовал за Северянина. И, будучи окоронован, только он мог так о себе сказать на следующий день:
Отныне плащ мой фиолетов
Берета бархат в серебре:
Я избран королем поэтов
На зависть нудной мошкаре.

Или вот Саша Черный. Великий поэт Серебряного века, великий просветитель и редактор. Дети называли его «Сашей Светлым», а для всех владельцев различного пафоса он казался черным. Он прожил в России до двадцать второго года, когда нашим ученым, поэтам, писателям было разрешено покинуть молодую советскую республику.  Дальше был Берлин,  затем Париж и гибель во Франции.
Товарищ его по цеху, утонченный Гумилев. Бесконечно ядовитый. Сравнивший свою неприступную возлюбленную со злым индюком и по прошествии лет вспоминающий обоих с одинаково всепрощающей улыбкой.
Серьезное дело – юмор! В театре, когда актер, сохраняя идеальную суровость на лице, что-то произносит смешное, мы говорим: «Да! Он умеет держать серьез». А бывают случаи, когда поэты рождают серьез, в котором нет юмора. Поэты-шестидесятники – Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, и даже Булат Окуджава, - были большими друзьями нашего театра и моими друзьями. Однажды я спросил у Андрея Вознесенского: «Над  кем вы, новые поэты, смеетесь? Есть ли такие?». «Да, - говорит он, - это «секретарские», серьезные поэты – секретари Союза писателей, у которых – никакого юмора, но много пафоса». И он произнес строки, которые я запомнил, и сейчас повторю вам. Фамилию автора называть не буду, тем более что она, скорее всего, вам все равно ничего не скажет.
Я связной меж будущим и прошлым…
Это уже высокая позиция – представляете, какую человек берет на себя ответственность? –
И от внука к сыну передам:
Жизнь - не только праздничная площадь,
Где легко и сердцу и ногам.


Жизнь – не только песни и конфеты,
Каждый день опасности таит.
Наша беспокойная планета
На мужском достоинстве стоит.

(гомерический хохот зала)
Видите: мы с вами такие разные люди, но почему-то одинаково реагируем на эту серьезную, без капельки иронии уверенность в том, что сказано что-то феноменально главное. Наверное, написав это, поэт встал, выпил водки и снова сделался нормальным человеком.
А он, оказывается, не всерьез
- Серьезное дело – юмор Владимира Маяковского. Я сейчас расскажу о Маяковском, с помощью которого обманули целое поколение молодых поэтов, назвав его таким вот «чугунным», серьезным, и всё, что он писал, заставляли воспринимать через патетический фильтр «вот как надо строить социализм».
Юрий Любимов поручил поставить мне, двадцатишестилетнему, спектакль по Маяковскому, и это была необычайная честь для меня, и после - чудо, когда мы на сцене стояли вместе – Хмельницкий Золотухин, Высоцкий, я, играли Маяковского... Но перед этим я читал сценарий в управлении культуры. Любимов хотел, чтобы начальник не углядел тут «юмора против пафоса». Чтобы это был именно такой Маяковский, оскаленный триумфатор... Во время этой читки Любимов сидел напротив меня за столиком, и чуть я начинал шутить - с помощью Маяковского – нажимал мне на туфлю, так что я, встрепенувшись, продолжал гордо-бодрую декламацию. И начальник сказал: «Ой, Маяковский! Как это хорошо, он мой любимый поэт, но как же так, вы не ввели в спектакль мое любимое стихотворение». Любимов говорит: «Не беспокойтесь, он всё, что нужно, вставит». А стихотворение это было - «Стихи о советском паспорте».  Когда я рассказал об этом спектакле Николаю Эрдману, то Николай Робертович сказал - тихо, по обыкновению немного заикаясь: «Какое странное дело! А ведь никто не помнит, что паспортов-то не было до тридцать второго года! Маяковский говорит о паспорте как о невероятной удаче: он получил его, чтобы уехать за границу: читайте, завидуйте…».
И правда, паспортов тогда не было, они считались пережитком буржуазного прошлого. А были мандаты: документы, удостоверявшие, что вы живете в стране Советов, и что вы – не «попутчики», а сограждане.
«К любым чертям с матерями катись любая бумажка, но эту…». Многоточие красноречиво: нет слов, способных описать значимость этой бумажки. Дальше начинается замечательное кино: камера проходит «по длинному фронту купе и кают», внезапно останавливаясь на крупные планы «моргнул многозначащий глаз носильщика, жандарм вопросительно смотрит на сыщика, сыщик – на жандарма». «С каким наслаждением жандармской кастой я был бы исхлестан и распят», – и это, кстати, говорит главный поэт страны безбожников! - и характеризует свой документ по-хулигански, но без единого матерного слова, и торжествует, что он вырвался, что его не посадили и он едет дальше. И, конечно, знаменитое «я достаю из широких штанин»… Тут, извините, не надо иметь большую фантазию, чтобы догадаться, что на самом деле имел в виду Маяковский дубликатом бесценного груза – и ведь поэт, негодяй, недоговаривает, что именно он из своих штанин достает!
Словом, стих прекрасный. И что интересно: центральная газета, которая его опекала, «Известия», рядом с этим печатала стихи совсем другого рода – как те, что я вам перед Маяковским читал.
Есть замечательные воспоминания Юрия Анненкова о том, как Маяковский сидит за столиком на Лазурном берегу и спрашивает выдающегося русского художника: «А когда ты вернешься?».  И тот отвечает: я не вернусь, потому что я художник. И тут Маяковский – Анненков пишет об этом в своих воспоминаниях – заплакал и сказал: «А я уже не художник. Я уже  чиновник».
Это, так сказать, для размышления. Это серьезно, за этим много стоит. Маяковский уже знал о том, что происходило, в том числе о начале репрессивного периода...
Запрещенный и общеизвестный
- Я с удовольствием вспоминаю, как грустно  и весело было рядом с Володей все шестнадцать лет, которые мне повезло находиться в одной гримерной, на одной сцене с ним, только  в противоположных ролях: он Гамлет, а я, наоборот, Клавдий.
Миллионы жителей страны знали наизусть все запрещенные стихи поэта. Это, конечно, удивительный феномен.
Напомню строчки:
Не страшны дурные вести – мы в ответ бежим на месте
В выигрыше даже начинающий
Красота среди бегущих – первых нет и отстающих
Бег на месте общепримиряющий

И это было написано в эпоху строящегося социализма!
Или стихотворение, о котором друг мой – 20 января ему могло бы исполниться 85 лет, в пятьдесят он ушел из жизни -  Юрий Визбор – говорил: «А вот написал бы Володя только это стихотворение - и всё равно остался бы в истории русской поэзии». Такая емкость, так много сказано простыми словами!
И ни церковь, ни кабак – ничего не свято…
Нет, ребята, все не так! Все не так, ребята!

Еще одно Володино стихотворение мы нашли в архиве после его ухода из жизни. Вспомним про общественный строй и принуждение граждан строиться. Был не сильно смешной анекдот, как начальника артиллерийского училища посадили за то, что на этом учебном заведении он повесил плакат «Наша цель – коммунизм».
Итак, Высоцкий. Никакая не песня, стихотворение.
Муру на блюде доедаю подчистую.
Глядите, люди, как я смело протестую!
Хоть я икаю, но твердею, как Спаситель,
И попадаю за идею в вытрезвитель.
Вот заиграла музыка для всех,
И стар и млад, приученный к порядку,
Всеобщую танцует физзарядку,
Но я рублю сплеча, как дровосек:
Играют танго — я иду вприсядку…

А вот Владимир Николаевич Войнович, который очень успешно начинал как поэт в журнале «Юность», потом написал несколько знаменитых песен, в том числе песенку «Заправлены в планшеты космические карты», а потом, когда его изгнали, оказался на Западе. Когда-то мы дружили, и он продиктовал мне следующее высказывание, с виду патетическое.
Мы долго по морю плутали
вдали от родимой земли
Искали мы светлые дали,
но темные только нашли
А также искали, конечно,
И вшей, и шпионов в себе
И делали это успешно,
что видно по нашей судьбе
Еще мы стремились насилья
Разрушить весь мир, а затем
Мы много чего посносили,
Теперь уж не помним, зачем.

Членом нашего худсовета был Николай Эрдман. Без него, конечно, Театр на Таганке не стал бы тем, чем он являлся.
Николай Робертович терпеть не мог комплиментов в свой адрес по причине жуткой стеснительности, и по этому поводу есть история. Совсем молодым он стал имажинистом, то есть вошел  в группу Есенина, и однажды Есенин прилюдно сказал в адрес Эрдмана: «Наш Николаша, помяните мое слово, станет великим советским писателем. Он надежда русской литературы!». И Эрдман моментально придумал интермедию. Выходит жалкий мужичишка и говорит: «Познакомьтесь со мной, я надежда русской литературы». У него спрашивают: а что вы написали? – «Пока ничего», - ответствует мужичок. – «Так как же вы называете себя надеждой литературы, если ничего не написали…» - «Вот именно! Когда я хоть что-либо напишу, надеяться уже будет не на что».
Это, конечно, не печаталось, а разносилось из уст в уста.
Или вот его басня 1928 года.  Совсем коротенькая.
Вороне где-то Бог послал кусочек сыру.
Читатель скажет: Бога нет!
Читатель, милый, ты придира!
Да, Бога нет. Но нет и сыра!

Когда Эрдман читал Станиславскому свою великую комедию «Самоубийца», которую  называли «Ревизором ХХ века», Станиславский трижды просил сделать перерыв, чтобы не умереть со смеху – как он сам потом писал Немировичу. А через 32 года в Театре на Таганке, по просьбе Любимова Эрдман читал эту пьесу нам, и ни разу не улыбнувшись, на полном серьезе, чуть заикаясь, произносил слова живых персонажей той страшной, тяжелой и  роскошной эпохи нэпа, и всех героев было жалко – и дурацких, и глупых, и пафосных...  И мы смеялись – но уже сквозь слезы.
* * *
- Есть в русской словесности удивительная загадка, - подытожил артист. - Когда было совсем плохо, когда механизм страха выдавливал из людей живое, настоящее – то, что называется «свобода личности» - язык, литература помогали. Нигде, ни в одной стране не было такого, чтобы песни, стихи или анекдоты, то есть юмор, были бы целебны...
Мария Федотова.
Автор благодарит пресс-службу нижегородской филармонии за содействие в подготовке материала.

Справка «НН».
Советский и российский актер театра и кино, режиссер телеспектаклей и документального кино, сценарист, литератор Вениамин Борисович Смехов родился в Москве 10 августа 1940 года.
Окончил Театральное училище им. Б. В. Щукина при Театре им. Е. Вахтангова (курс В. А. Этуша). Год проработал по распределению в Куйбышевском драмтеатре. Вернулся в столицу, служил в Московском театре драмы и комедии, вскоре преобразованным Юрием Любимовым в Театр на Таганке.
С 1985 по 1987 уходил в театр «Современник».
С 1968 года снимается в кино; особенную популярность получил после исполнения роли Атоса в знаменитом телефильме «Д’Артаньян и три мушкетера» и во всех его продолжениях.
Лауреат премии «Петрополь», лауреат Царскосельской художественной премии. От звания Народного артиста РФ отказался.

Следите за нашими новостями в удобном формате