Жили мы в деревне Карелы в ста километрах южнее Ржева. Когда началась Великая Отечественная, мне было всего пять лет. Но я очень хорошо помню, как собирали и провожали папу. Мама и бабушка (папина мама) плакали. Людское «радио» принесло плохую весть: немцы уже в пяти километрах от нас.

Враг на пороге

В нашей семье остались женщины: бабушка, мама, тетя (папина сестра), она же няня, я и сестренка двух с половиной лет. По образованию няня медсестра, но на войну ее не взяли из-за болезни ног. Все руководство «женским отрядом» няня взяла на себя. Чтобы немцы не нашли, спрятала комсомольский билет. Догадалась оторвать стельку у туфли и положить туда.

И вот враг на пороге. Как сейчас перед глазами: чужой грубый солдат, в руках винтовка со штыком, стучит в нашу дверь. Они ввалились в нашу избу с криком, гамом и, как мыши, полезли везде: на чердак, в подпол, на скотный двор, в сарай. В нашем доме стали жить четверо. Нас выгнали в землянку, что была под курятником.

С нами в «блиндаже» жила и соседская семья, нас пятеро, плюс четверо — соседи. Дети: я, сестренка двух с половиной лет, соседские девочки 10 и 13 лет. Немцы съели нашу скотину: сначала птицу, потом овец, теленочка. Корову долго берегли. Я помню, мама надоила кружку молока, чтобы покормить нас с сестренкой, а немец увидел, приставил винтовку к ее груди. Я бросилась с плачем к маме, фашист меня схватил за шкирку и, как щенка, выбросил в сени. Я снова кинулась к матери… Чудом обошлось. Второй раз мать чуть было не расстреляли из-за того, что поправила дрова в печи. Немец заорал, схватил нас — и к стенке. Мама стала объяснять, что может сгореть изба, немец швырнул нас в сени.

Как-то всех жителей деревни собрали у околицы, вблизи несжатого поля и загнали в колосящуюся рожь-пшеницу. Потом подожгли. Крики, плач, визг, стоны. Бежали с нивы кто как мог, кто не мог — полз. Костыли деда Андрея вязли в земле, он упал. Ему пытались помочь, не получилось. Какое-то время спустя его там и закопали, а после войны родственники останки перенесли на кладбище. Пламя настигало и уже лизало полы одежды. Добежали до дороги, катались в пыли, чтобы сбить огонь. После того «крещения» умерла мамина мама. Хоронили тайно, ночью. А днем были бомбежки, от которых разрывалось сердце, ведь на нас летели наши, советские бомбы, так как территория была занята врагом.

Долгое освобождение

В один из налетов мы не успели добежать до противотанкового рва. Мама прикрыла меня своим телом, получив два осколочных ранения, в голень и в бедро. Молодых парней и девчат 16 — 17 лет сразу угнали в Германию. Среди них были и мои родственники: дядя, двоюродная сестра, дочь наших родственников. Все, слава богу, вернулись домой.

А потом мы пережили долгое освобождение. Утром по одну сторону оврага немцы, по другую — наши. К вечеру — наоборот. Но наступил день, когда я увидела, что няня, наш командир, плачет и смеется — можно идти домой. Без сил уже подошли к околице, а вместо деревни, парка, кирпичной школы-десятилетки пустое место. Все сровнялось с землей. Стали обживаться в землянках. Так началась наша «мирная» деревенская жизнь. Почему слово «мирная» пишу в кавычках? Долго еще на наших полях и огородах люди во время работы погибали от мин. В 1944-м году я пошла в первый класс.
В деревню вернулись с войны всего двое: мамин брат с покалеченной правой рукой и дядя Ваня без одной ноги. Мой папа пропал без вести.

Из-за того что наша семья проживала на оккупированной немцами территории, нам с сестрой и соседской девочке из-за малолетства никаких препон в жизни не было. А наши товарищи постарше, которым было 12 — 13 лет, страдали долго — их не принимали в вузы, долго проверяли при поступлении на работу. Некоторые скрывали то, что пережили. Но память наша — самый прочный архив, и сколько живу, страшные картины войны стоят перед глазами.

Зоя БАТРАКОВА, инвалид второй группы, 75 лет.