Он как-то неуверенно и лениво затарабанил по гостиничному окну еще ночью. Я пару раз выглядывал на крохотный балкончик: так и есть, мелкая сетка дождя словно повисла между невидимым небом и близкой землей. "В конце концов, осень же", - убеждал я себя, но прогуливаться под зонтом по аллеям болдинского парка мне что-то не хотелось: обзор, что ли, не тот.
Да и то сказать - прогуливаться.
Бывая в Болдине с шестьдесят какого-то года, я все время знал и был уверен: в любое для меня желанное время в известном месте усадебного забора надо было приложить небольшие усилия - и ты уже оказывался в парке.
Несколько шагов - и беседка, прозванная почему-то в путеводителях "Беседкой сказок".
Впрочем, место действительно сказочное, потому что болдинские мужики, когда им надо было выпить культурно, заглядывали сюда с охотой, и я столько узнавал от них о Пушкине, что ни в одном учебнике не прочтешь. Один клялся и божился, что пушкинский потомок, как две капли воды похожий на Александра Сергеевича, работает у них в сельхозтехнике на тракторе. Когда я с этим открытием-сообщением пришел к знакомым музейщикам, они долго смеялись.
Накануне нежеланного дождя, перед самым закрытием музея я сказал знакомой сотруднице, только что проведшей экскурсию, что хочу по старой памяти завтра с утра, еще до открытия, побродить по парку.
- Да, что ты, - взмахнула она рукой. - Забор теперь в полном порядке. Надо договариваться с охраной. Пошли, если хочешь...
Я не захотел. Вмешивать посторонних людей в свои юношеские привычки было как-то не с руки. Я отошел в сторону и смотрел на цепочки - вереницы людей, последних экскурсантов, покидавших усадьбу.
У некоторых женщин на обуви, на шпильках, как на шампуре, собрались опавшие листочки болдинского парка. С этими "отметками" они и уходили к последним экскурсионным автобусам.
Еще я посидел на скамеечке у старой пожелтевшей, как воск, лиственницы, что совсем рядом с господским домом, ох, и постарела она за последние годы, вершинка почернела, а сама она, исхудавшая, стала больше похожа на догорающую свечу. "А что, - подумал я, - может быть Пушкин, когда вез откуда-то из предуральских мест тонкий саженец этой лиственницы, тоже заметил, что осенью лиственное дерево напоминает свечи?" Это было, конечно, уж слишком. Хотя почти факт: в 1833 году Александр Сергеевич высаживал лиственничку у окон барского дома. Об этом рассказал болдинцам Михей Сивохин, который умер в 1908 году. А жизни, веку у него было много, одни говорят, что прожил он аж 110 лет, другие считают - 102. Все равно немало. В молодости он состоял кучером при барском доме, видел и знал Александра Сергеевича. Он-то и поведал, как однажды с Пушкиным посадили деревце, привезенное поэтом из поездки в Предуралье.
Рассказ этот болдинцы сохранили, правда, может, и от себя что добавили. Во всяком случае, другой, не менее знаменитый болдинец Иван Васильевич Киреев дело представлял так: "Лиственницу Михей держал, Александр Сергеевич с приговором яму засыпал: "Ты, лиственница, до старых лет доживи, болдинцам о нас расскажи, как мы тебя сажали, чаркой водки поливали".
Когда-то еще студентом я очень внимательно разглядывал и изучал пушкинскую лиственницу.
Меня посетила одна завиральная идея, которую, не без смущения, все-таки расскажу.
Как известно, 19 октября 1830 года здесь, в Болдине, в карантине Пушкин сжег 10-ю главу "Евгения Онегина". Об этом есть запись в рукописях.
Меня в этой истории поразил один факт. Поэт сжег, все равно что убил что-то живое, плоды своих трудов, размышлений, печаль и радость минувших дней и... продолжал работать как ни в чем не бывало еще долгие болдинские вечера и ночи, создав при этом несколько шедевров. Как так, его что, не волновал уход в вечность такой волнующей частички бытия?
Вывод из этого вопроса один - поэт вовсе не сжег 10-ю главу, это одна из самых гениальнейших пушкинских мистификаций.
В этом убедились еще, кажется, в 80-е годы позапрошлого века, когда сначала обнаружили, сделали расшифровку и прочли какую-то часть казалось бы навек утерянной главы. Значит, она вовсе и не сожжена! По абсолютной самонадеянности молодости я решил, что другую часть онегинской главы Пушкин просто схоронил до лучших времен...
где-то в болдинской земле. И лучшую дату для подобного предприятия, чем годовщина Лицея, и не придумать.
А потом, в свой второй приезд в Болдино, место "упокоения" вольноопределяющейся главы Пушкин и отметил высадкой хрупкого деревца - лиственницы.
И, может быть, при этом он что-нибудь и говаривал такое, что деревце напомнит нечто поколениям, идущим вослед.
Ради бога, отнеситесь к этим домыслам шутливо - просто в Болдине нельзя бывать и любить его, если твоя собственная фантазия немножко не откликнется на этот, по выражению нижегородского поэта Сергея Карасева, "неизданный пушкинский том". Вернее, строфа звучит полнее и совсем по настроению моего недавнего свидания с Болдиным: В прудах отражается осень, Дождем умывается дом.
Отсюда с собою уносим Неизданный пушкинский том.
А ведь верно - уносим. Конечно, каждый возраст, каждая волна поколений, разно образованная и воспитанная в любви к родному слову, что-то свое. Вот в этот мой болдинский приезд очень славный экскурсовод во Львовке, в доме "Повестей Белкина", спросил нашу группу, сплошь состоявшую из преподавателей вузов Москвы, Нижнего, Челябинска: "Все ли читали "Повести Белкина"?" Я, конечно, не сдержался и ответил за всех: "Некоторые даже два раза".
Но дело вообще-то не шуточное, сегодня приходят к Пушкину, совсем плохо зная написанное российским и мировым гением, в котором наше всё. Так что уносят разное.
А все-таки, что? Однажды, когда Дмитрий Сергеевич Лихачев был жив, он принял участие в пушкинском телемарафоне, который провела в эфире областная студия ННТВ. И на вопрос, чем же дорого нам Болдино, сказал поразительные слова, я не помню их точно, но по смыслу они звучали так: правдой, которую Болдино сохраняет о Пушкине. Обратите внимание, это не оговорка, у людей такого масштаба, как Лихачев, их просто не бывает.
Дмитрий Сергеевич сказал не достоверностью, не подлинностью, а как бы в высшей категории - правдой. Это очень важно. Болдинское притяжение - это не то, что вот за этим столом Пушкин сидел, в этой комнате писал письмо невесте и так далее. Это важно, но, я выскажу для музейщиков кощунственную мысль, хотя, наверное, они это и сами знают и чувствуют, это не есть правда Болдина. Она совсем в другом.
"Ну, почему меня так тянет в парк?" - думал я под непрерывное шуршание дождя и доставая из авоськи зонт. В конце концов, и в этот раз встретились интересные люди (нет, здесь Бог меня не обходит) и есть о чем поговорить. Но парк всегда был чем-то волнующим.
Все меняется - от пушкинских времен сохранились два пруда, одно или два дерева и... земля. На которой пушкинский парк органично "перерос" в типичный усадебный парк середины XIX века, потом он расширился, потом... да мало ли что было потом. Важно, что сейчас. Бродить по его аллеям - липовой, березовой, вишневой - хорошо, но вдруг где-нибудь "нечаянно" поднимешься на небольшой пригорок, и вот оно - щемящие болдинские дали.
Где-то далеко-далеко линия, соединяющая небо и землю.
"И мглой волнистою покрыты небеса". А вокруг степь да степь. Совсем не та, которую так нечеловечески волшебно описал А.Чехов. Иное.
Равнина вся в пригорках и веере скатов. Долы и леса. Потоки ветров, и чернозем такой добротный, что кажется, здесь Микула Селянинович землю пахал и по колени в нее вошел. Воздушность, сродни мягкости акварели, и стальная серебряность прудов. Именно осенью в здешних местах наступает час истины. Из всех поэтов, посетивших Болдино после Пушкина, это, кажется, лучше всех прочувствовал Юрий Адрианов.
"У этих аспидных долин, у этих ржавых перелесков", в потоках ветров и туч, в осеянном запахе трав, яблок, опавших листьев, кажется, космос становится ближе. Или "хоть на миг пройдет земная ось". Или различаемые болдинские дали "провоцируют" такую же даль осознания и вчуствование в человеческую жизнь. Кто знает и как это все объяснить? Кто пережил нечто подобное в Болдине, тот меня поймет.
А я прошелся все же в то утро по парку. И вспоминались еще почему-то строки, навеянные здешними аллеями, хорошего вологодского поэта, рано ушедшего, Василия Шабанова: И мы одни. И парк старинный.
Твои глаза - две светлых тайны.
И мостик, тенью вросший в пруд.
Они во мне. Со мной умрут Минуты встречи той случайной.
А дождь неожиданно прекратился.
Разминувшись с первыми экскурсионными группами, я зашел в церковь.
Шла служба, среди старушек было так много молодых и юных лиц. И это была тоже какая-то вновь открытая правда Болдина. За ней живет, сохраняется, чувствуется Пушкин, его не теряющий светоносности облик. Пусть это будет долго-долго. Как можно дольше.
- А вы знаете, я почувствовал Пушкина здесь ближе к себе, чем в Михайловском, - сказал на прощание один из моих новых знакомых.
Наша машина покатилась мимо прудов, вниз, туда, где "по спирали холмов суетится дорога".