Канифоль топили на огне вместе с подсолнечным маслом в жестяной банке из-под консервов, смазывали полученным клеем один конец проволоки. Другой конец, как леску, привязывали к обыкновенной удочке. Щеглы, чижи, чечетки, конечно же, не замечали проволоку в густой кроне дерева, прилипали к ней перьями, и вот тут от птицелова требовался особый талант: надо было так ловко подсечь добычу, чтобы не сломать пичуге крыло. Это вам не силками ловить и не западком, где главным орудием птицелова становится сетка… У Сашки такой талант, несомненно, был. По крайней мере, денег, вырученных от продажи птичек, хватало и на мороженое, и на папиросы.

Проводы

В армию Сашку, как водится, провожали всем двором. Одноногий, еще с войны, дядя Гриша рвал меха на гармошке. Не стесняясь матери, Сашка пробовал терпкий самогон, настоянный на еловых шишках, и хмелел не столько от него, сколько от непривычного к себе внимания.

Рядом с ним за столом рдела как маков цвет бывшая одноклассница Лида Пермякова, первая Сашкина любовь, гоготали мужики, наперебой вспоминая свои армейские будни, и суетились, подкладывая закуски гостям, взрослые соседки.

А потом уже, у военкомата, когда черноусый майор зычно скомандовал: "Стройся!", первой заплакала мать, потом и Лида заревела, уткнувшись в Сашкино плечо. Так уж принято на проводах: плачут мамы и невесты, только мамы ждут…

Ждала и Лида Сашку первые полгода. Но письма от нее приходили все реже и реже, и все меньше в них было слов о любви. История стара как мир - Сашкин закадычный друг, который когда-то учил его ловить птиц, написал ему в далекую Германию: так, мол, и так, замуж выходит твоя Лида. Ах, как болела тогда Сашкина душа! Земля под ногами горела, и пальцы, сжимавшие автомат, становились белыми, почти неживыми.

Слышал он, ребята в таких случаях и в самоволку сбегали, и оружие не по назначению применяли. Но не из тех был этот парень: недели две ходил сам не свой, а там - как на горло себе наступил - выздоровел.

Просто проснулся однажды, а душа не болит. На ее месте как бы пустота образовалась, вакуум. И дал себе Сашка зарок: впредь эту пустоту никем не занимать.

- Мужчина должен держать свои чувства в узде, тогда и страдать не придется, - говорил он желторотым новобранцам, которые жадно ловили взгляд письмоносца всякий раз, когда тот появлялся в казарме. И не столько их, сколько себя убеждал в этом.

Поэтому, когда однажды, вернувшись свободным и бравым на родину, встретил Лиду под ручку со своим благоверным возле кинотеатра, можно сказать, и не вздрогнул даже. А на Пасху заслал сватов к соседке Нине - та и лицом неплохо выглядела, и ходить далеко не надо было.

…Не поле перейти

В детстве мать, когда еще Сашка сопливым пацаном был, частенько, вздыхая, говорила: - Жизнь прожить - не поле перейти…

Сашка на этом месте представлял поле спелой ржи с васильками - синими на желтом - и все недоумевал: при чем тут поле-то?

Но судьба уже тогда прикидывала втайне, где ему горя хлебнуть, а где соломки подстелить…

С Ниной они прожили, считай, четверть века, троих детей нажили, а уж как младшенькую выучили, ушел Сашка из дома. На Нину не обижался, винил только себя. Она, видимо, каким-то женским своим чутьем догадывалась, что не допускают ее глубоко в душу, билась, как птица об стекло, да толку от этого не было.

Спали вместе, ели из одной чашки, семьей назывались, а каждый сам по себе. И нельзя сказать, чтобы бирюком каким оказался ее муж, нет, ласков был с детьми, баловал их даже.

В компании, бывало, из гостей больше всех веселился, а приглядишься к нему - сердце сжимается от жалости, таким одиноким он был в этой семье. Поэтому, когда поселился Александр Иванович в доме, доставшемся по наследству от матери, одиночество ему примерять не пришлось.

Он наконец расправил плечи, будто от тяжелой ноши избавился, и вольготнее стал дышать. Обзавелся кое-какой живностью - кроликами, курами, однажды даже псину пригрел бродячую.

Вывел у нее блох, отмыл, откормил, имя гордое дал - Альма, и зажили они припеваючи. Когда Александр Иванович возвращался с работы, Альма его встречала, задыхаясь от радости, а он видел это, и внутри его, там, где много лет была пустота, едва ощутимо теплилась любовь.

Спасатель

Прошлой весной приключилась с Александром Ивановичем занятная история. Сгребал он во дворе мусор, невесть откуда накопившийся за зиму, и вдруг услышал за воротами голоса. Отложив в сторону грабли, вышел на улицу.

Прямо перед домом, о чем-то судача, стояли соседские мужики, несколько женщин, а в круге, который они образовали, важно прохаживалась туда-сюда по не просохшей еще земле… ворона.

Хвост у нее был изрядно выщипан - то ли здешними собаками, то ли котами, можно сказать, хвоста вообще не было. Подошел поближе, прислушался. - Она взлететь не может, - прижав руки к груди, чуть ли не с мольбой обернулась к нему одна из женщин. Что-то знакомое промелькнуло в ее лице, наверное, встречал раньше - городок-то у них небольшой.

А может, показалось? Кто-то, сердобольный, принес пластиковую чашку с водой, в другой чашке лежали раскрошенные хлеб, сыр, колбаса.

Похоже, кормление пострадавшей продолжалось уже давно: ворона сыто водила клювом над кормом и время от времени негромко каркала: дескать, накормить накормили, а что дальше?

- Могу предложить ей ночлег у меня в сарае, - пожал плечами Александр Иванович. В разговор опять вступили мужики.

Кто говорил, надо сетку принести, кто-то предлагал накрыть одеялом, чтобы не клевалась, и в коробке донести до сарая…

- Такая клювом цапнет, мало не покажется…

Александр Иванович присел на корточки, взял из чашки кусочек сыра, тихонько поманил: - Иди, не бойся, никто тебя не обидит…

Склонив голову набок, ворона косила на него белесым глазом. Немного помедлив, осторожно подошла.

Тут Александр Иванович ловко подхватил ее поверх крыльев за бока и понес в сарай.

Народ смущенно двинулся за ним: а ларчик-то, оказывается, просто открывался! Когда ворона уселась на стоящий в сарае верстак с инструментами, равновесие в мире восстановилось: жертва разбоя была спасена, спасатели стали расходиться по домам. Чуть задержалась в дверях та женщина.

- Давайте ее Кларой назовем, - она с таким восхищением смотрела на главного спасателя, что Александр Иванович рассмеялся:

- Почему же Кларой, может, это Карл? Женщина покачала головой.

- Хорошо, пусть будет Клара, - вконец развеселился хозяин. И вдруг неожиданно спросил:

- Вас-то как зовут?

- Катерина…

- А не пойти ли нам, Катя, в дом, холодает к вечеру, я вам чайку согрею…

Клара

Больше они не расставались. За тем чаем проговорили до рассвета. Оказывается, Екатерина приехала к сестре из дальнего села.

Работы там нет, а одним огородом не прокормиться. Сестра замужем, вот и обещал ее муж помочь, да запил.

- Делов-то! - вынес вердикт Александр Иванович.

- Завтра пойдем вместе к нам на автобазу, не диспетчером, так табельщицей возьмут. А жить можешь у меня, вон какие хоромы пропадают…

- Как это у вас?

- Екатерина густо покраснела, и ямочки на щеках ее стали еще заметнее. Она, пожалуй, была помоложе Александра Ивановича и обладала редкой для деревенских женщин застенчивостью.

Те, если откроют рот в запале, хоть святых выноси. И с мужиками у них разговор короткий. А эта - тихая, скрытная, милая…

- А вот так!

- Александр Иванович взял ее руки в свои и на миг прислонился к ним небритой щекой.

Но, дабы не пугать гостью своим порывом, поднялся:

- Вот эта комната будет твоей, я без твоего позволения туда не войду…

На следующий день они возвращались с автобазы, где Александр Иванович работал механиком, а Екатерина теперь кладовщицей, вдвоем.

Первым делом, еще в дом не войдя, открыли двери сарая. Там было тихо. - Клара! - позвала Екатерина.

В темном углу шевельнулась тень, и на верстак, неуклюже махая крыльями, выпорхнула ворона.

Альма по-хозяйски ринулась было в сарай, но хозяин ее осадил.

- Клара, - повторяла счастливая женщина и кормила ворону печеньем. А та то ли от наглости, то ли от доверия к своим благодетелям брала корм с ладони и продолжала косить на Александра Ивановича.

В какой-то момент ему даже показалось, что Клара ему подмигнула.

Эпилог

Год прожили, как песню пропели: глаза в глаза, рука к руке. Иногда по ночам Александр Иванович просыпался оттого, что Катя тихонько целовала его в плечо.

И душа его наполнялась нежностью и печалью. Печалился он лишь об одном: жаль, что не встретил эту женщину раньше. Не им на свадьбе кричали "Горько!", не на нее были похожи его дети.

- Лучше поздно, чем никогда, - утешала его Катерина.

- У нас еще целая жизнь впереди… Только ошибалась она. Или скрывала от него свои предчувствия, берегла. Но дальше - только забытье: вот он, Сашка, молодой еще, целуется с Лидой, нет, с Катей…

Ночь, Катины испуганные глаза, скорая везет ее в больницу, а он следом на своих "Жигулях" по весенней раздолбанной дороге, и лысый хирург с квадратным черепом: - У нее оказалось слабое сердце…

Татьяна ЧИНЯКОВА.