"Аниа, аниа", - запредельным по тембру голосом пел Янис Котерас. "Печаль, печаль": "Дворники" бесстрастно стирали с лобового стекла нелепые для январского вечера капли дождя, возвращая размытым уличным огням былые очертания. Этот неземной и проникновенный голос, смешанный с негромким гитарным перебором, осторожно касался мембраны автомобильных динамиков, попутно разрывая мне сердце - такая вселенская боль слышалась в песне греческого парня. А знакомое в заморском языке слово "эрос", вероятно, означало, что поет он о любви: Пути журналистские неисповедимы. Листаю память, как дневник.
Чего тут только нет - Багамский пляж в Нассау и мексиканский базар в Акапулько, кипрское кладбище в Лимассоле и немецкая пивная в Бремене, узкие улочки старой Праги и прохладные каналы Амстердама: И люди, как отметины, как галочки на полях дневника: элегантный до гламурности лейтенант полиции Рональд Хендерсон в американской тюрьме "Мэрион", нетрезвый клошар на парижском бульваре Мажента, командир разведроты Аргунской бригады капитан Блажилин, в ночь уходивший на задание в военной Чечне, девочка с глазами раненой птицы в одном из детских домов нижегородской глубинки: Ее звали Таня. Впрочем, почему звали? Верно, и теперь зовут, только уже по имени-отчеству.
:Может, оттого, что тезка, может, просто встретились тогда глазами, но во время той далекой командировки в детский дом из всех детей я выбрала ее. И когда хоровод водили вокруг елки, она оказывалась рядом, а ее по-детски тонкая и теплая ладошка пряталась в моей ладони. И когда стали фотографироваться на память - взрослые сидя впереди, а дети стоя у них за спиной, - она вдруг прижалась подбородком к моему плечу. Худенькая, светлоглазая, вихрастая голова на тонкой шее и забавно оттопыренные, как обычно бывает у мальчишек, уши - она казалась гадким утенком в стае лебедят.
От директора детдома я узнала ее историю, во многом похожую на все остальные истории здешних ребятишек.
Из почти сорока человек только у одного, дошкольника Мишки, не было родителей: погибли во время пожара.
Родители всех других были лишены родительских прав. И никто из них! ни разу! никогда! за всю десятилетнюю историю детдома не приезжал навестить своего ребенка. А детдомовцы аккуратно писали им письма: "Здравствуй, мамочка!.." И так же аккуратно Зинаида Николаевна, замдиректора по воспитательной работе, складывала их в ящике своего письменного стола: - У большинства из них и адрес- то неизвестен, кто знает, где их носит, - объясняла она мне.
О том, что ее маму "носит" неизвестно где, взросленькая, скорее не по годам, а по глубине переживаний, моя Таня знала. Потому уже давно таких писем не писала.
Как-то в один из своих приездов, когда мы с Таней сидели в увитой плющом беседке и говорили "за жизнь", я у нее спросила: - А если бы твоя мама все же приехала за тобой?
Помню, как она низко склонила голову и глухо, будто сдерживая в себе какие-то потаенное чувство, ответила: - Я бы ее простила: Год за годом земная круговерть уносила нас все дальше. И я, навещая нечасто затерянный в глухих ковернинских лесах детский дом, уже не кукол привозила Тане в подарок, а книжки. Читать она очень любила и в школе была "хорошисткой": девятый класс закончила с двумя четверками - по математике и физике. Из утенка она все-таки превратилась в лебедя: и уши уже не топорщились, и светлые волосы гладко легли на плечи, и веснушки (когда- то предмет ее страданий) в конце концов сошли на нет: Однажды приехав в гости к своим старым друзьям, я Таню уже не застала. Суровые правила бытия: достигнув совершеннолетия, детдомовцы обязаны покинуть государственное учреждение, приютившее их до поры, уступив место новым сиротам.
- Таня, - наперебой рассказывали обступившие меня дети, - переехала в город, учится на медсестру: - Недавно приезжала, - вступила в их гомон Зинаида Николаевна. - Жених у нее появился, курсант милицейской академии. Говорит, хороший парень, из полной семьи: Я, помнится, оставила в тот приезд записку с номерами своих телефонов, включая домашний, директору детского дома: - Передайте Танюше, пусть заходит в гости, всегда буду рада: А еще несколько месяцев спустя, жарким августовским воскресеньем она позвонила: С утра в доме царила суета. Накануне, в субботу, у мужа был день рождения, юбилей, и вместе с его сослуживцами мы отмечали праздник в ресторане. На следующий день решили собрать у себя самых близких друзей.
Кто-то из приглашенных уже звонил в дверь, а я еще в переднике, непричесанная, крошила в тазик последний салат, вдобавок духовка пикала таймером, извещая о том, что курица готова: - Тебя какая-то девочка спрашивает, - муж передал мне трубку, и я, мгновенно прижав ее плечом, не переставая при этом резать яблоко, раздраженно отозвалась: - Алло! - Татьяна Сергеевна, здравствуйте! - Я конечно же узнала ее голос. - Мы с Антоном едем к вам в гости! - радостно сообщила моя тезка.
- Таня, ну что же ты не предупредила! - Опасаясь ее обидеть, я сбавила обороты и почему-то взяла назидательный тон: - Кто же так делает? Надо было заранее позвонить, договориться о времени, сегодня я очень занята: Я не успела договорить. - Извините, - смущенно пробормотала она и: тут же положила трубку.
Вспомнила я об этом неловком диалоге только вечером, когда, проводив гостей, мы с мужем мыли на кухне посуду. Вернее, я мыла, а он вытирал, сидя за столом - у него снова подскочило давление, но, приняв свой коринфар, мой добрый муж упорно отказывался идти спать. Еще и утешал меня: - Не переживай, она завтра перезвонит, пригласишь их в гости в следующие выходные: Она не позвонила. Ни завтра, ни послезавтра. Прошло уже больше пяти лет с той поры. Уже и мужа не стало после второго его инсульта. И сын мой, любимый и обласканный, стал совсем взрослым и уехал от меня. И гостей уже в моем доме почти не бывает: И мне давно понятно, что Таня больше не позвонит. Никогда. Ибо я знаю детдомовских детей более, чем другие: моя мама была детдомовкой и тоже пережила в свое время сиротское детство: Эти дети, оказавшись в самом начале без прикрытия, будто без кожи, пожизненно остаются такими. Глубокая рана в душе никогда не затягивается, и малейший укол может показаться им смертельным ударом. Подранки, они никогда не излечиваются от страха быть преданными.
И только неустанное добро и тепло может на время заглушить их боль: Как я, воспитанная своей матерью не только в послушании, но и в стремлении сочувствовать чужим страданиям, могла так жестоко в себе ошибиться?! Как за мелочной сутолокой потеряла эту девочку, доверившуюся мне однажды?
Ведь она хотела привести своего Антона именно ко мне, в семью, в нормальный дом, мол, посмотри, я не то, что ты думал, - ни роду, ни племени, меня здесь любят: "Доброта, если она не безгранична, не достойна называться добротой", - заметила однажды мудрая австрийская писательница Мария Эбнер- Эшенбах, творившая на рубеже двух веков - девятнадцатого и двадцатого.
А наш Лермонтов незадолго до этого написал "У врат обители святой": :Куска лишь хлеба он молил, А взор являл живую муку.
И кто-то камень положил В его протянутую руку.
Прервавшись так резко, односторонняя связь не оставила ни телефона, ни адреса. У Тани, должно быть, давно другая фамилия. Наверное, и дети есть. Интересно, как встретила ее мама Антона, как приняла в семью, где живет теперь Таня и как?..
Помнит ли она журналистку, которая приглашала ее в гости? И простила ли обиду?
"Аниа, аниа", - пел по радио задушевную свою песню невидимый грек Янис - в маленьком автомобиле посреди огромного мира. "Печаль, печаль": Я где-то читала, что в греческом языке есть четыре слова, обозначающие любовь. И "эрос" - любовь мужчины и женщины - стоит на последнем месте. Есть еще "сторге" - любовь родителей к детям и "филиа" - сердечная привязанность. Но первое, самое высокое место в этой иерархии занимает "агапе" - жертвенная любовь человека к человеку.
Я не знаю, каким по значимости будет стоять в списке моих земных прегрешений этот поступок, когда предстану перед Всевышним. Но зато мне доподлинно известно: запоздалое мое раскаяние уже никому не поможет. И не облегчит душу.
Я стараюсь не вспоминать этот случай, но когда своевольная память, внезапно вынырнув из своих лабиринтов, все же достает со дна тот далекий телефонный звонок, жар стыда нестерпимо жжет меня с головы до пят. И с годами ничуть не слабеет.
Татьяна ЧИНЯКОВА.