"Уезжая за море, мы меняем небеса, но не душу". (Овидий)
Из Довиля в Париж
"Нет благороднее болезни, чем тоска по родине", - заметил однажды немецкий философ Иоганн Гаман… До этой поездки во Францию словосочетание "тоска по родине" вызывало у меня лишь воспоминание о европейских туристах, эмигрантах первой волны, которые в начале восьмидесятых при виде русских церквей роняли ностальгические слезы и тонкими пальцами в бриллиантах нервно теребили носовые платочки, кутаясь при этом в дорогие меха. Редкий прохожий не усмехался про себя, наблюдая, как ему казалось, такую откровенную показуху. Тем не менее в какую бы страну ни заносила меня страсть к дальним путешествиям, к концу первой недели я уже начинала отчаянно скучать по нашим березкам и собственным домашним тапочкам. Правда, мне и в голову не приходило, что эти симптомы имеют что-то общее с "благородной" болезнью.
…В Париж мы приехали автобусом из Довиля рано утром, когда город еще не проснулся и в прозрачной дымке, как в аквариуме, сновали дворники с разноцветными - желтыми, ярко-зелеными, синими - метлами, похожие на диковинных вуалехвостов. За те два с лишним часа пути, пока мы добирались от курортного городка на Атлантическом побережье до французской столицы, затекли ноги. Выйдя из автобуса, разминались, стоя на пятачке перед маленьким отелем "Алекси", что затерялся среди многих ему подобных отелей на бульваре Мажента.
- А экскурсия на Эйфелеву башню будет? - нетерпеливо спросил кто-то из туристов нашего гида - худенькую светлоглазую Мишель.
- В свое время, - по-русски устало оборвала его Мишель, открывая тяжелую стеклянную дверь.
Теплый душ в крохотной душевой кабине (в центре Парижа квадратные метры очень дороги), который для некоторых из нас закончился синяками на локтях, завтрак с непременными здесь круассанами и кофе, и вот уже, набрав полные карманы упавших наземь каштанов на Елисейских полях, мы сворачиваем к вожделенной башне. Неподалеку от ее левой "ноги" памятник Эйфелю. Наверху скрипучий алюминиевый пол, подзорные трубы с щелками для монет. С площадки третьего уровня город кажется маленьким и тесным. На ум приходит дурацкая фраза - "Увидеть Париж и умереть"…
Внизу, когда экскурсия уже окончилась и русские туристы рассеялись, смешавшись с интернациональной толпой, мы с мужем с удовольствием оторвались от этой толпы и, пройдя пешком пару кварталов, спустились в метро.
Кто был в Париже, не даст соврать: здешние станции метро напоминают аккуратные общественные туалеты. С той лишь разницей, что на стенах из обыкновенного кафеля развешаны рекламные плакаты. Как тут не посочувствовать тем парижанам, которые в глаза не видели московского метрополитена?!
В тот момент, когда мы тщетно пытались выяснить у интеллигентного вида аборигена, ни бум-бум не понимавшего по-английски, как проехать в Лувр, к нам подошла невысокая сухонькая женщина а-ля Коко Шанель, только постарше:
- Простите, вы из России?..
Ольга Николаевна
Уже через пятнадцать минут мы знали всю ее биографию. Родилась в Москве. Училась в обычной школе на Сретенке. Когда перешла в пятый класс, вместе с родителями, которые работали в советском торгпредстве в Париже, уехала во Францию. Здесь вышла замуж за учителя танцев Христиана Ластера и стала преподавать русский язык в частной школе в предместье Парижа. Своего единственного сына назвала в честь отца Николаем - он родился в тот год, когда ее родители, возвращаясь из отпуска, погибли в авиакатастрофе. А когда Христиан после очередной интрижки на стороне пропал без вести вместе с актрисой из пип-клуба, не стала горевать, а всю свою любовь и заботу посвятила отныне сыну. Она учила его русскому языку, на ночь читала сказки Пушкина и каждый раз обещала:
- Вот когда ты вырастешь, мы с тобой обязательно поедем в Россию…
Николя был очень болезненным ребенком, постоянно страдал от простуд. И уже учась в университете, однажды так тяжело заболел пневмонией, что после его недельного пребывания в клинике доктора ничего не смогли сделать. Ольга Николаевна помнит, как в вестибюле клиники ее встретила целая делегация во главе с директором:
- Ваш сын... - он запнулся и почему-то густо покраснел.
Она все поняла. И для нее начались одноцветные тягучие будни, похожие друг на друга как две капли воды…
Друзья советовали ей съездить на родину, может, родственники отыщутся… А она, привыкшая считать Советский Союз страной КГБ, комсомола и коммунистической партии, поначалу страшилась одной только мысли покинуть свой маленький домик и садик с ухоженным виноградником. Потом в СССР прогремела очередная революция со странным для нее названием "перестройка", а вскоре и СССР не стало… Россия тоже потеряла немало своих сыновей. Ольга Николаевна знала обо всем происходящем там из газет и телевидения. Но в последнее время поездка на родину стала для нее идеей фикс. И приехав в один из сентябрьских дней по своим делам в Париж, она вдруг - о, вот он, знак судьбы! - встретила эту русскую пару. Они остановили здесь, в метро, молодого человека в клетчатой толстовке и говорили с ним на английском языке, но с таким пронзительно-русским акцентом, что ошибки быть не могло. И тогда она решилась подойти:
- Простите, вы из России?
…Ольга Николаевна жадно расспрашивала нас о том, что ее больше всего тревожило. Правда ли, что у нас на улицах стреляют? Что наши пенсионеры умирают от голода? Что к власти рвутся бывшие уголовники?.. Сама себя перебивала, снова спрашивала, где теперь находится Мавзолей Ленина, жива ли ее родная Сретенка… Напрасно мы повторяли, что мы не москвичи, что из Нижнего Новгорода. Она, конечно же, не помнила такого города, но это не имело для нее никакого значения. Мы явились оттуда, из страны ее детства, где она была счастливой и беспечной девочкой и куда она, завершая свой земной круг, обещала вернуться. Помню, муж в сомнении покачал головой: мол, не самое удачное время вы выбрали для поездки, у нас действительно не все спокойно (шел 2000 год, страну сотрясали теракты)…
- Действительно, пока опасно, - подтвердила я, с первой минуты нашего общения почему-то проникнувшаяся к этой красивой старой женщине уважением. В ответ она бережно тронула меня за рукав:
- Знаете, деточка, в моем возрасте опасно совсем другое - умереть на чужбине…
Как бы мы не противились, Ольга Николаевна вызвалась сопровождать нас до Лувра. Такая почтенная дама в этой ситуации выглядела несколько суетливой. Она то рассказывала нам о достопримечательностях Парижа, то, ерзая по цветистому велюровому креслу в поезде метро как девчонка, совершенно забыв о правилах приличия, разговаривала громко и взахлеб, снова и снова спрашивая про Москву, про Россию…
Во дворе музея меня очень удивили японские туристы. Они высыпали из автобуса подобно группе захвата, быстренько обстреляли фотоаппаратами фасад и огромную пирамиду, стоящую в центре двора, и, не заглянув вовнутрь знаменитого на весь мир храма живописи, так же ловко попрыгали обратно в автобус. Мол, мы здесь были…
Пройдя несколько залов, мы поняли, что отчасти они были правы. Шансов обойти весь Лувр до конца дня у нас не было однозначно. Но зато в каждом зале стены были помечены одинаковыми стрелочками с указателями: "Mona Liza". И мы втроем, почти не обращая внимания на великие полотна Рембрандта и Жака Луи Давида, неслись по этим стрелочкам к единственной цели.
Джоконда, некогда увековеченная Леонардо да Винчи, встретила нас удивительно спокойно. Зеленоватые тона ей были к лицу. Но сама она оказалась немолода и не очень красива. И совсем уж некрасивые пальцы пухлых рук окончательно развенчивали образ, воспетый народами мира. Честно говоря, и в ее знаменитой улыбке я вблизи не увидела ничего таинственного. Меня больше, пожалуй, взволновала судьба нашей новой знакомой, которая после посещения Лувра настойчиво приглашала нас в гости. Но у нас в планах на завтра были еще Версаль, Нотр-Дам и экскурсия на парфюмерную фабрику - вернуться из Франции без настоящих французских духов я не могла…
Мы, конечно же, обменялись адресами и номерами телефонов, конечно же, пригласили ее к нам в гости, обещая встретить в московском аэропорту. Ведь, как нам стало ясно из ее рассказа, никого из родных у нее на родине не осталось. Прощаясь, мадам Ластер тихо, почти жалобно попросила меня:
- Деточка, можно я вас обниму?
Никогда в жизни я не испытывала более печального объятия. Обняв меня, она уронила свою седую голову мне на плечо и так застыла, будто пытаясь вобрать в себя нечто, привезенное мною из России. Казалось, она обнимает меня не как человека, а как часть той далекой страны, которой она вот уже много лет грезит долгими бессонными ночами.
- Я обязательно к вам приеду! - гулким эхом отозвалась в моем сердце ее последняя фраза, мгновенно утонувшая в шуме вокзала.
Домой, в Россию!
Версаль на следующий день меня впечатлил гораздо больше похода в Лувр: огромный, распахнутый, поражает своими масштабами и роскошью. Во дворце - анфилада золотых комнат, старинные гобелены, хрусталь, зеркала… Еще больше сразил величественный собор Парижской богоматери. Когда-то в ночь перед экзаменом по зарубежной литературе я рыдала навзрыд от только что прочитанного одноименного романа. (Помните ли вы, чем заканчивается история любви в изложении Виктора Гюго?) Теперь наш гид рассказывала нам о том, что прообраз Квазимодо существовал на самом деле, был там когда-то такой звонарь-горбун… А вот была ли в его жизни Эсмеральда, история умалчивает.
Но оказывается, Нотр-Дам де Пари знаменит еще и тем, что находится в самом центре Парижа. Центрее просто некуда - напротив собора в мостовую вмонтирована медная звезда, от которой отмеряют километраж по всей стране. Охрипшие гиды в стотысячный раз объясняют туристам: существует примета - если встать обеими ногами на эту звезду, то вы приедете сюда еще раз… Это как в старой Праге на Карловом мосту: если дотянуться большим пальцем до медного гвоздика, замурованного в каменных перилах моста, исполнится загаданное здесь желание… Я мужественно сдерживала натиск напирающей сзади очереди. Мне казалось, чем дольше я стою на этой звезде, тем вернее сбудется примета. Увы…
Через несколько дней после возвращения в Россию в нашей квартире раздался звонок.
- Дорогие мои, я так рада, что у вас все благополучно! - теперь Ольга Николаевна была куда спокойнее, чем во время нашей первой встречи. - А я уже всем своим друзьям объявила, что собираюсь в Москву…
Она еще некоторое время звонила нам. Но сначала заболел ее одинокий сосед месье Жан Ферон и за ним, кроме нее, некому было ухаживать. Потом умер мой муж, и она считала, что меня пока невежливо беспокоить. Еще через год приболела она сама, но, слава Богу, поправилась, и, когда я позвонила ей с тем, чтобы справиться о ее здоровье, Ольга Николаевна, заходясь от радости, сказала, что теперь уже точно приедет: документы готовы и билеты на самолет заказаны…
А еще через неделю позвонил тот самый Жан Ферон, ее сосед и, как я поняла, преданный друг. На жуткой смеси французского, ломаного английского и почти никакого русского он несколько раз, как молитву, произнес один и тот же текст. Из услышанного я поняла, что "русской мадам нет" и что "она находится теперь в Сент-Женевьев-де-Буа"…
Это кладбище русских эмигрантов в пятидесяти километрах от медной звезды Нотр-Дама.
Татьяна ЧИНЯКОВА.