"В жизни все надо делать красиво, - учила Ленку в детстве ее мама. - Красиво есть, красиво ходить, красиво говорить… И даже если ты моешь пол, а у тебя в это время расстегнулся халат, то пусть это будет красиво. Потому что ты - женщина…" Будущая женщина слушала ее, открыв рот, и запоминала все эти взрослые слова, пока еще мало понимая их смысл, как запоминают стихи или молитву. "И пусть ты семи пядей во лбу, пусть ты членкор Академии наук, ты сначала пришей ему пуговицы и вкусно накорми…" Это она об отношении к мужчине… Учила Ленку впрок, будто чувствовала, что не задержится на этой земле, и боялась опоздать с советами.
Из детства
Ленкина мама была единственной на весь поселок женщиной, которая, прежде чем отправиться в сельмаг, надевала туфли-лодочки на каблучке и платье с отрезным лифом и пышной юбкой. И, в отличие от деревенских баб, летом повязывающих головы ситцевой косынкой, а зимой - шерстяным платком или шалью из козьего пуха, носила исключительно шляпки. Весной и осенью - фетровые, в тон пальто, а зимой - шапочки из каракуля. Ленкин папа привез эту "кралю", как за глаза называла свою невестку ее свекровь, Ленкина бабушка, из города. Там Ленкина мама после детдома работала швеей в ателье по пошиву верхней одежды. А еще раньше ее отца, то есть Ленкиного дедушку, расстреляли за принадлежность к дворянскому роду. Мать, то есть другая Ленкина бабушка, умерла при родах. Так что чудом выжившую Ленкину маму с самого рождения воспитывала советская власть. Но, судя по тому, что детдомовские воспитатели так и не смогли вытравить ее наследственные признаки, хитрая наука генетика возникла не на пустом месте. Вместе с узким на редкость запястьем, белой и ровной "дворянской" кожей девочка унаследовала любовь к живописи и классической музыке. И уже потом, много позже, когда, едва достигнув совершеннолетия, по первому предложению вышла замуж за Ленкиного папу и родила Ленку, она сама писала стихи. У Ленки до сих пор хранится пожелтевший листочек с неровными краями, на котором круглым с завитушками маминым почерком было написано:
"Смотрю подолгу на свечу
В игре огня неосторожной,
Я что-то важное ищу,
Чего увидеть невозможно.
Прими, заснеженное поле,
В оконной раме мой портрет!
И сердце вдруг займется болью
От невозможности сгореть".
Елена хранит этот листочек в ящике с бумагами, вместе с последним маминым документом - свидетельством о смерти… Сердце все-таки сгорело. Его сожгли четыре инфаркта и несовместимость с миром. Смерть матери была самой яркой отметиной в длинном списке потерь.
Может, поэтому и случился с Еленой этот неловкий, так красиво начавшийся роман.
Курганов
- Позовите, пожалуйста, Виталия Палыча! - раздался в трубке глуховатый и вежливый мужской голос.
- Вы ошиблись номером, - машинально ответила Елена. Мужчина на том конце провода недоверчиво кашлянул:
- Это Курганов беспокоит…
Елена почему-то развеселилась:
- Даже если вы и Курганов, в моем доме вообще нет мужчин! - победоносно произнесла она и смачно опустила трубку на аппарат.
А вечером того же дня он позвонил вновь:
- Так вы не замужем?
…Слово за слово - завязался разговор. Курганов был предупредительно вежлив, умен, не суетлив. А самое главное, в его благодушном тоне не было ни малейшего намека на то, что в лексиконе нынешних тинейджеров именуется глаголом "клеить". День за днем, неделя за неделей они разговаривали по телефону каждый вечер по два-три часа кряду, а Курганов и не заикался о свидании. И Лену это вполне устраивало. Ухажеров ей хватало на работе, выходить замуж в третий раз она не собиралась. Да и вообще, Дениска с Катюней ее вот-вот бабушкой сделают, уж какие тут свидания? А так она приходила с работы, выгуливала Машку, кудлатую пуделиху, насыпала ей в чашку сухой корм и садилась к телевизору с каким-нибудь яблоком в руках - это был ее ужин. Когда заканчивалась программа "Время", Лена заученными движениями стелила постель и, нырнув под одеяло, мысленно отсчитывала: раз, два, три… И тут неизменно звонил телефон:
- Добрый вечер, Елена Николаевна…
Все остальное происходило, как в купе поезда: когда впереди маячит станция назначения и обоих ждет неминуемая разлука, можно говорить о чем угодно и как угодно. Она и сейчас не перестает удивляться: откуда только темы для разговоров брались? Говорили о политике и о футболе, о Высоцком и о Ремарке, о ценах на продукты и о воспитании детей, о собачьих болезнях и о комнатных цветах… Они даже о сексе разговаривали, но так спокойно и просто, безо всяких хи-хи, как и положено двум воспитанным интеллигентным людям, которым за сорок.
Лена, правда, однажды все-таки забеспокоилась по поводу возраста, ей было удобнее откровенничать с мужчиной старше себя, но, узнав, что ее телефонному визави "пятьдесят уже было", вмиг успокоилась… Если сейчас припомнить, Елена, пожалуй, искренне не собиралась воплощать этот виртуальный роман в реальность: была, оказывается, доселе в ее жизни некая брешь, ниша, пустота, которую Курганов вполне благополучно собою заполнил. И незачем от добра искать добра, рассуждала она про себя.
Андрей Иванович по образованию был технарь, но это от него Ленка, дважды гуманитарий, узнала, к примеру, что такое "информационная емкость". С ним вообще было интересно разговаривать, он умел слушать. И сам рассказывал так, что его хотелось слушать. У Ленки позади было два брака и, как она говорила, "оба удачные", Курганов был женат однажды, но после двадцати лет безупречного брака вдруг обнаружил, что любовь уже давно прошла, и они с женой чужие люди. Прожил с ней по инерции еще лет десять, а когда младший сын женился, собрал в два чемодана вещички и переехал к маме.
Мама Курганова
Виталий Палыч, которому они с Андреем обязаны знакомству, был доктором. Онкологом. Это он, посмотрев листочки с результатами анализов в клинике, из которой Курганов забирал свою старенькую маму домой, посоветовал:
- Будет хуже, звоните мне прямо домой. - И еще добавил:
- В любое время.
Все те полгода, пока продолжался вышеозначенный телефонный диалог, мама Курганова умирала от рака. Поэтому Андрей Иванович время от времени прерывал разговор, чтобы дать ей лекарство или согнать кошку с ее постели.
В середине декабря маме стало хуже. Телефонные разговоры стали короче и осторожнее. За три дня до Нового года она скончалась.
Вечером тридцатого декабря, когда Елена наряжала в гостиной елку, после программы "Время" позвонил Курганов:
- Вот и похоронил я маму, - не здороваясь, глухо произнес он. И замолчал.
А Елена вдруг так остро почувствовала чужую боль, так явственно представила чужое одиночество в доме, где пахнет вчерашними поминками, что сердце ее зашлось от жалости. Ее, Ленкина, мама умерла вот так же - под Новый Год, и она, Ленка, помнит это ощущение: все суетятся, подарки закупают и продукты, елки с базара несут, а у нее от мороза слезинки застывают прямо на щеках. И холод внутри. И металлический привкус во рту.
- А хотите, я вас в гости приглашу? - совершенно неожиданно для себя выпалила она.
Андрей Иванович, казалось, не дождавшись конца фразы, с готовностью подхватил:
- Хочу!
Новый год
- Авантюристка! Дура ты, Ленка, безмозглая! - наутро Елена вслух ругала себя на чем свет стоит. - Как американский солдат: сначала стреляешь, потом думаешь!
Но слово-то не воробей, говорят, вылетит - не поймаешь. Она и адрес уже продиктовала… Три года встречала Новый год одна. Не потому, что некуда было пойти, не потому, что никто не напрашивался. И ее звали, и к ней напрашивались в гости. И еще вчера утром она объясняла сыну эту свою странность, когда он посоветовал ей пригласить приятеля Сергея:
- В любой другой праздник, но не в этот. Нельзя встречать Новый год со случайным человеком ! Для меня - это все равно, что брачный контракт подписать!
- Вот и подписала контракт, - продолжала она бурчать, укладывая слоями "шубу" на селедку.
За пару часов до новогодней полночи гость позвонил из машины, уточнил адрес. Елена прильнула к окну. Вот сейчас откроет дверь, а на пороге он - без ноги, полтора метра ростом и золотые зубы… И ведь не скажешь: " Вы мне не нравитесь, возвращайтесь домой!" Он же не свататься прибудет, он, жертва великодушия, придет встречать Новый год…
Сердце бешено колотилось. Как перед прыжком с парашютом: один шаг - и падаешь в бездну. Она в молодости занималась парашютным спортом, ощущение было точно такое же. Казалось, аорта не выдержит мощного выброса адреналина и разорвется, залив кровью накрахмаленную скатерть. Она видела, как внизу у подъезда припарковалась машина, как из нее вышел мужчина и шагнул к подъезду. Вот звонит домофон. Еще не поздно! Не сниму трубку - и все! Мысли наскакивали одна на другую, пока хозяйка, еле переступая ватными ногами, тащилась в прихожую: заболела! ушла к соседям! умерла!..
Дрожащими руками, как кролик перед пастью удава, она повернула тумблер замка… Вы ни за что не поверите: на пороге стоял мужчина ее мечты с букетом роз и белозубо улыбался. Ноги у него тоже были на месте.
Эпилог
Первое время Елена ждала, что сейчас что-то такое ей откроется в Андрее и она пожалеет о той новогодней ночи. Она давно вышла из возраста, когда верят в сказки. А все происходящее с ней напоминало сказку. Андрей смотрел на нее влюбленными глазами, на свидания неизменно являлся с розами и, что самое удивительное, они так же, как прежде, не могли друг с другом наговориться. Елена, уже привыкшая к мысли, что все у нее позади, что способность влюбляться отвалилась как выполнивший свою функцию рудимент, и вдруг - такая регенерация! И прошло еще полгода, пока она перестала ждать плохих новостей, вздохнула свободно и сама себе призналась, что счастлива. Ей было так уютно рядом с огромным и добрым мужчиной, так надежно. Казалось, его вечно невозмутимое спокойствие настолько заразительно, что и она постепенно гасит свои костры, и она привыкает думать за двоих, болеть за двоих, дышать за двоих. Конечно же, она еще боялась слов, в этом возрасте мы все опасаемся признаний, ведь за ними у всякого взрослого человека наступает момент ответственности. Но она уже точно знала, что с Андреем у нее на всю жизнь, что это ее половинка, что она его половинка… А он был настолько бережен и нежен с нею, что она даже как-то сказала вслух:
- В тебе столько тепла и заботы…
- Накопилось за столько-то лет, - сказал он, целуя ее волосы.
У него было точно такое же ощущение, как у нее, обрадовалась Елена - будто всю предыдущую жизнь они шли навстречу друг другу…
Все это было до вчерашнего дня. А вчера он вошел в комнату, не улыбаясь, она, оказывается, его таким и не видела, с непроницаемым лицом:
- Нам надо поговорить…
У Елены ноги подкосились, притихшая, она опустилась на диван и так сидела - как провинившаяся первоклашка перед строгим учителем, на краешке дивана, напряженно, до боли в висках вслушиваясь в то, что говорил ей мужчина ее мечты. …Она, конечно же, понимала, если его жена заболела, Андрей должен быть рядом, они ведь даже не в разводе. И он, такой благородный и правильный, иначе поступить не может. Когда кошка, живущая в доме матери, принесла в подоле четыре котенка, а он за похоронами и поминками не успел их раздать в хорошие руки, то оставил всех четверых у себя. И теперь пятеро рослых кошек превращали его холостяцкое жилище в настоящую берлогу. А когда Лена попробовала возмутиться, он мягко спросил:
- По-твоему, я должен их уничтожить?
И ей до сих пор за себя стыдно. Он во всем был лучше и добрее. Был…
- Прощаться не будем, - сказал он ей напоследок. - И звонить друг другу не будем. Так быстрее заживет…
И уже в закрытую намертво дверь Елена прошептала то, что собиралась озвучить последние полгода:
- Курганов, миленький, я так тебя люблю…
А еще через минуту потаенный бабий крик вырвался наружу:
- Мама!
"…И сердце вдруг займется болью
От невозможности сгореть".
Татьяна ЧИНЯКОВА.