Александра Лаврова в Нижнем Новгороде знают преимущественно по двум поводам. Повод первый - авторские мишки «тедди» и сумеречные детские портреты; повод второй – художник Лавров создал «Игрушечный музей». Гораздо меньше знают его как создателя дюреровски тончайших графических листов и просвещенного нонконформиста, порой - остроумного хулигана. Мы с фотографом пришли в мастерскую к художнику и, кое-как примостившись среди нагромождения самых необычайных и неожиданных предметов, приступили к беседе 

Москва звонкам не верит

- Александр, отчего мы так редко видим вашу графику?

- Оттого, что за нее не платят. На недавней «Арт-России», например, моей графикой интересовались только художники. Это сложная техника, работы  делаются долго, а покупают их редко. Поэтому я делаю графические проекты только на заказ. Вот, кстати, как раз готовлю выставочный проект, посвященный московским дворам. Где будет этот проект проходить, в Москве или в Нижнем Новгороде – пока непонятно.

- К слову о столице, что это у вас за Спасская башня на фанерке с дверными звонками?

- Это «Сука-Москва». Достаточно жесткий проект. Суть его в том, что у каждого в Москве есть приятели или родственники, но там никто никого не ждет. И меня, когда я приезжал в Москву к родственникам, тоже никогда никто не ждал. И вот: ты почему-либо приезжаешь в Москву, отыскиваешь тот или иной заветный адрес и звонишь во все звонки подряд, потому что коммуналка, а за каждой дверью, за каждым звонком – своя жизнь: кто-то жует яблоко, что-то простыл и чихает, дети смеются, кто-то починяет  примус или в клозете, простите, сидит. И ты кричишь: «Это я приехал!», а в ответ тебе несется разноголосица коммунальной жизни. Попробуй-ка угадать, за каким звонком находится родственник… и дозвониться  до него!

- Тогда уж позволю себе спросить вот о чем. С одной стороны, «город Нижний – Москве  сосед ближний». С другой стороны  считается, что москвичи не слишком любят всех остальных, а все остальные не в восторге от москвичей. В чем дело?

- В том, что в России всегда было два «главных» города и все остальные. Сейчас этот город один – Москва. Такая вот феодальная система, сохранившаяся со времен Ивана Грозного, существует, пожалуй, только в России. И это достаточно плачевно. Например, мой любимый художник Йозеф Бойс  никогда не жил в «столичных» Берлине или Бонне, но всю свою жизнь провел вообще в Дюссельдорфе, и это не помешало стать ему всемирно известным, великим художником. А в России, если ты не живешь в Москве – ты не художник. То есть художник, но тебя нет. Тебя просто не замечают.

От кино до детектива

- Пожалуйста, расскажите о вашем пути в искусстве: с чего начинали, как прошли сложные перестроечные годы...

- Мой папа был художником, в свое время окончил художественное училище, и когда мы переехали из Дальнего Константинова в Нижний Новгород, он работал в кинофикации – возглавлял мастерскую, которая изготавливала огромные киноафиши. Тогда художники рисовали их вручную. Мастерская находилась в Печерском монастыре - сейчас на ее месте находится трапезная – в  которой работали великолепные художники и я провел там все свое исключительно счастливое  детство, близко познакомился с материальным миром изобразительного искусства.

Потом я учился в художественной школе, в училище… Я всегда хотел быть художником, и это мое решение не стало для родителей новостью. Мои родители были рады, что я хоть чем-то занимаюсь всерьез. Помню, я целых два месяца проработал в Гидрометцентре, и моя мама была ошеломлена столь длительным для меня периодом стабильности.

Потом я пошел в армию, отслужил три года на Дальнем Востоке. А когда вернулся – это были восьмидесятые годы, и шла уже совсем другая жизнь.

В то время на улице Артельной работал завод «Эмальпосуда». Там делали кастрюли, а мы с папой снимали у них помещение и печатали плакаты «Берегите лес от пожара». Потом я устроился работать в кинотеатр «Электрон» и еще в несколько мест рисовать афиши. Платили там очень мало, буквально копейки, а труд был тяжелый – ведь все же делалось вручную, кистью. Я работал с утра до вечера и домой приходил совершенно вымотанный.

А потом, года через три-четыре, когда активно пошла перестройка, я стал возить свои графические работы в Москву и получать за один рисунок примерно столько же, сколько за год работы в кинотеатре. Тогда открылись границы и был бум на российское советское искусство.

Когда ажиотаж закончился, я  работал в издательствах и оформил порядка полутора десятков книжек, детективов, которые выходили большими тиражами. Это по тем временам тоже хорошо оплачивалось, так что «тяжелые девяностые» для моей семьи не были тяжелыми. Так работали и многие мои знакомые художники. Но после августа девяносто восьмого всё это схлопнулось из-за кризиса, издательства закрылись - и началась другая жизнь.

Игрушки – дело серьезное

- Вы известны как собиратель винтажных, старинных игрушек. Как пришли к этому?

- Старина меня интересовала всю жизнь. А игрушки начались, когда появилась дочка - сейчас ей уже 23 года. Тогда я впал в какой-то отцовский маразм, стал млеть от детей и от всей детской эстетики, стал покупать старые игрушки; я их рисовал, продавал, на эти деньги жил и еще покупал игрушки. Так, потихонечку, начал собирать... Когда игрушек накопилось некоторое количество, я подумал: а куда их девать? Может, сделать музей?

Не подумайте, я не коллекционер. Коллекция – это законченная вещь, а собрание бесконечно. Потом, я вижу, как собираются и распродаются коллекции, и прихожу к выводу, что коллекция сама по себе, в общем, бессмысленна. А музей – это нечто эпичное; когда я покупаю ту или иную вещь, я точно знаю, какое место в музее она займет и это гораздо интереснее.

 - Помню, как лет десять назад я была на пирсе, в ангаре у Вячеслава Хуртина, где хранилась большая часть его собрания, и он мечтал, как все эти удивительные вещи, механизмы, приборы, приспособления, лично выправленные, выглаженные его руками, когда-нибудь обретут место в музее, доступном любому нижегородцу. Теперь у нас есть Технический музей. Вы, собрав и отреставрировав тысячи игрушек, мечтаете ли о чем-то подобном?

- С тридцатых годов мы живем в супер-промышленном городе. И в этом городе не было технического музея. А Вячеслав – необыкновенный человек! - его создал. Конечно, создание такого музея – вопрос федеральной важности. Я был в Политехническом музее в Вене. Это не музей, а огромный город: ему пятьсот лет, там стоят поезда, и в него в течение пятисот лет держава вкладывала средства! А тут один человек, и то, что он сделал, очень важно: это - капля, по которой можно понять техническую историю. Это поддержано, включено в структуру краеведческого музея, и то, что Вячеслав продолжает курировать свое детище – это прекрасно. Далее государство, нация должны вкладывать в это средства. До этого был создан музей на автозаводе, но он такой тесный, настолько неумело сделанный, что я даже не знаю, как к нему относиться. К тому же он далеко и попасть туда очень сложно. Конечно, экспонаты отличные, но сам подход мне показался очень странным: больше похоже не на музей, а на склад готовой продукции… Но, кажется, я отвлекся от темы?

- Мы говорили о том, что  музей игрушек для промышленного города не так органичен, как технический…

- Да. Но, между прочим, в Горьком была фабрика игрушек. Она называлась «Мир». Фабрика «Мир». Начала она свое существование в пятидесятых годах, располагалась на улице Шаляпина, и до сих пор там даже сохранилась табличка «Фабрика игрушек и резиновых изделий «Мир»,  но в 90-х годах, когда в Россию  пришла китайская и турецкая игрушка - всё похерили. Сейчас все площади там сдаются в аренду, игрушки закопаны… Мы даже не смогли попасть в архив, когда пытались узнать, кто автор тех или иных игрушек. Я периодически выставляю и ленинградскую игрушку, и московскую, и мы знаем, кто авторы этих игрушек, знаем этих художников. А в собственном городе мы не знаем ни одного имени, и это, конечно, катастрофа.  

Не вещи, но миры

- Много ли в вашем собрании ценных и редких экземпляров, привлекающих внимание коллекционеров?

- По большому счету, мое собрание никому в городе не интересно. Есть собрания гораздо более роскошные – например, сотни механических игрушек и все  в рабочем состоянии. Я предлагал их владельцам сделать выставки, но получал отказы.

- Почему? Руками будут трогать игрушки, сломать могут?

- Нет-нет, там было бы стекло, исключающее контакт. Дело в психологии скупого рыцаря, чахнущего над златом, и поэтому-то я не очень люблю коллекционеров:  это не вполне здоровые люди. Хотя – вполне социализированные, кстати непьющие и ничем таким не увлекающиеся… потому что главное удовольствие им приносит именно коллекционирование. Отыскать и купить желаемую вещь, особенно на аукционе – это, я вам скажу, ни с чем не сравнимое наслаждение, невероятный адреналин! Я сам не раз в таких распродажах участвовал, многое повидал… кстати, советские игрушки на аукционах – самые дорогие, потому что их мало и остается все меньше, ведь они больше не производятся. Так вот, есть коллекционеры, которые содержат специальные квартиры под игрушки: это настоящие клады, пещеры Аладдина!

Но не в конкретных объектах дело, и даже не в их количестве. Важно создавать пространства, и именно это я стараюсь делать. За восемь лет существования «Игрушечного музея» я провел порядка пятидесяти выставок, и каждый раз выстраивал контекст. Например, когда я делал выставку по агитационным игрушкам, то рассказывал историю целой страны.

- Знаю, что на ваших выставках всегда можно во что-нибудь поиграть: в настольный хоккей или в солдатиков, покопаться в настоящей песочнице, или даже в «Морской бой» пострелять!

- «Морской бой» временно отстрелялся. Не работает. Надо бы заняться им, но проблема в том, что я не смог найти схему. Хотя, казалось бы, не вопрос – в Москве, например, есть целый музей работающих игровых автоматов советского времени. Я написал им письмо, в котором просил их помочь со схемой, но ответа пока не получил.

Но самая моя большая мечта – создать музей СССР. Чтобы вы понимали правильно, назову ориентир: музей ГДР в Берлине. Я вовсе не хочу снимать кальку, просто он очень понравился мне тем, что там без лишних соплей, без розовых слюней рассказано о том, как жили в ГДР. Игрушки, экономика, «Трабант», в который можно залезть и руль покрутить… Там даже есть столовая, где можно попить компота из сухофруктов и съесть порцию макарошек с котлетой! И туда стоит бесконечная очередь. Думаю, что я смогу сделать нечто подобное

- Есть такая тема: пугающие истории, связанные со старыми куклами. Что вы об этом думаете? Есть ли в вашем собрании «нехорошие» игрушки?

- Знаю: есть мнение, что вещи, особенно куклы, сохраняют в себе энергетику бывших владельцев. Я ни разу такого не замечал. Думаю, что эта история идет от кукол вуду. Мне попадались самые разные игрушки, и, например, одну из кукол «с историей» можно увидеть в «Покровке, 8». Несколько лет назад мы хотели купить квартиру и смотрели одну в старом доме. Я зашел в абсолютно пустую комнату, увидел на полу куклу ивановской фабрики, индианку, и взял ее себе. А потом узнал, что в этой комнате произошло убийство, и что эта кукла там все время лежала. Но - я вас, возможно, разочарую - продолжения у этой истории не было. Кукла давно экспонируется в музее, все на нее смотрят, и никто от этого, простите, не умер.

Справка «НН»

Художник Александр Лавров родился 12 апреля 1962 года в селе Дальнее Константиново. Закончил Горьковское художественное училище. Профессионально выставляется с 1986 года.

Автор множества работ в жанрах графики и масляной живописи, создает винтажные игрушки и арт-объекты. За последние 13 лет создал более 30 проектов в области современного искусства; два из них  вошли в лонг-лист Премии Кандинского.

Постоянный участник выставок современной живописи и современного искусства, в том числе «Белые ночи в Перми», «Манифест Ю» и многие другие.

Создатель «Игрушечного музея» (сменные выставки Музея проходят в филиале НГИАМЗ «Покровка, 8»)

Мария Федотова. Фото Александра Воложанина.