Кинодраматург Аркадий Инин - автор трех десятков кинокомедий. По его сценариям сняты "Отцы и деды", "Одиноким предоставляется общежитие", "Частный детектив, или Операция "Кооперация", "На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон Бич опять идут дожди". Инин считает, что пишет сказки для взрослых, а его называют главным оптимистом советского кино.

От чего тошнит зрителей
- Аркадий Яковлевич, как правильнее представить вас публике - как киносценариста или как писателя?
- Писателем я себя не считаю.
- Как вы относитесь к "Аншлагу" и "Кривому зеркалу"?
- В двух словах моя позиция выглядит так: я разделяю всеобщую... ну, не всеобщую, конечно, но довольно распространенную нелюбовь к названным программам. Если бы нелюбовь была всеобщей, то эти программы и им подобные, и часа бы не просуществовали в условиях нынешней мерзкой коммерческой атмосферы. А раз существуют - и успешно существуют! - значит, огромное число зрителей делают им высокий рейтинг. Но я ничуть не виню авторов и исполнителей.
Когда слышу: "Да вот они такие-сякие!.." Не дурнее нас с вами. Просто программы снимаются на потребу нынешнему зрителю. У авторов и артистов есть два выхода: или продолжать делать эту гадость, или уйти со сцены. Но всем надо работать. У ребят нет другого выхода, так бы я сказал.
- А у вас?
- А у меня есть! Но, если бы я работал на эстраде, я бы делал то же самое. Ту же пошлятину и юмор ниже пояса. Но, на мое счастье, я могу работать в кино, выступать перед зрителями, а теперь и перед читателями, писать книжки, наконец.
- Значит, профессионал должен идти на поводу у публики?
- Почему? Я же сказал: он может уйти из профессии. Заняться чем-нибудь другим.
- А нельзя ли...
- Нельзя! То есть можно, но тогда надо смириться с тем, что придется всякий раз уходить со сцены под стук собственных каблуков, без аплодисментов, без смеха.
В последние год-два мне постоянно звонят, приглашают принять участие, и не только в аншлаговских и кривозеркальских программах. "Субботним вечером", "Бисквит", "Большая премьера", и так далее, и так далее. Я объясняю: "Ребята, сегодня на публике это не проходит!" - "Ну что вы! Давайте попробуем!" Пробуем. Я читаю, публика с удовольствием слушает. Но аплодируют только в конце, на поклоне. "Вот, мол, умный человек пришел (извините, что я так о себе), поговорил с нами. Спасибо. Ну а теперь давайте-ка нам все-таки... (не буду называть, кого), и мы уж наконец-то посмеемся!" Потом телевизионщики подкладывают под мои выступления смех и аплодисменты и вставляют во все свои программы. "Зачем вам это нужно?" - "В наших программах не хватает краски интеллигентности". - "Ну, ради бога, если вас это устраивает". Я к тому, что они уже сами чувствуют: то, что у них в программах - тошнотворно, невыносимо. Не меня одного - могут Альтова пригласить. Сеня - человек интеллигентный, он умело балансирует на грани. На его выступлениях хохот стоит. Под Альтова не нужно подкладывать аплодисменты.

Чтобы спасти искусство, нужно вернуть советскую власть
- Поговорим о прогнозах. Вы с оптимизмом смотрите на юмор недалекого будущего?
- Я вообще-то по природе своей оптимист, но никаких, даже отдаленных улучшений в области юмора, культуры, кинематографа и театра не будет. Будет дальнейшая деградация.
- Публику надо воспитывать?
- Ее невозможно воспитать! Все зависит от социально-экономических условий, а вовсе не от культуры. Высокое искусство может создаваться и существовать только в тоталитарном режиме. Где творцы, загоняемые цензурой, невозможностью что-то сказать прямо и открыто, напрягают свои мозги, оттачивают репризы, ищут иллюзии, намеки, подтексты. Тогда рождается тонкий юмор, высокая литература и кино. В тоталитарном обществе ты намекаешь, что где-то кое-кто у нас порой, как пели "знатоки" из сериала - и это уже расценивается как смелый шаг. Ты намекаешь, что, может быть, не все в правительстве благополучно, и зал в восторге. А сейчас какая сатира?! С утра в новостях уже объявили: этот ворюга, тот жулик, в правительстве одни негодяи. Что тут тончить? О чем тут вообще разговаривать? Все бессмысленно! В демократическом, открытом, рыночном обществе, где вообще не над чем смеяться, худеют мозги. Это во-первых.
Во-вторых, при тоталитарном режиме люди живут, да, в полной несвободе, за железным занавесом, в ужасных цензурных условиях, но при этом - в состоянии морального покоя. Человек знает, что сегодня он получает 120 рублей, через какое-то время будет получать 140, на самое необходимое хватит. У него нет особого беспокойства за завтрашний день. Поэтому вечером, закончив свою нехитрую работу, он на кухне начинает ругать правительство и мечтать о свободе. В рыночных условиях вроде бы люди абсолютно свободны, но, если не все, то 99 процентов, живут в чудовищном стрессе. Редко кто работает на одной, чаще на двух, а то и на трех работах. Уверенности в завтрашнем дне никакой. Завтра тебя могут вышвырнуть на улицу даже из самой, на первый взгляд, благополучной фирмы. Стресс у всех - будь ты учитель, бизнесмен или даже олигарх. И он в одну минуту может прогореть и потерять все.
Человек отработал на своих трех работах и хочет, чтобы ему сегодня по телевизору, в концертном зале сделали "красиво и весело". Каких-нибудь 30 лет назад, приезжая в Америку, Германию, и так далее, мы ужасались: "Какой у них примитивный юмор!" Наши западные коллеги водили нас в свои лучшие кабаре: "Здесь сам Жан-Ман-Дам!.." Я вжимался в кресло от того, что нес или вытворял этот самый Жан-Ман, от его пошлости. С него сваливались штаны, он портил воздух. Это было что-то чудовищное! Я не понимал, что происходит, а его соотечественники ржали и были счастливы.
Чем более сытое общество, тем более примитивное у него искусство. Сегодня мы имеем то же самое. За что боролись, на то и напоролись. "Мы хотим расслабиться! Что вы мне про проблемы! Ну их на фиг! Дайте мне поржать! Потому что завтра..." О том, что может быть завтра, лучше сегодня не думать.
Поэтому мой прогноз такой. Жизнь будет становиться все прекраснее, а искусство все ужаснее. И никаких рецептов - кроме возврата советской власти - для расцвета искусства нет и быть не может. Безусловно, искусство останется, оно будет высоким, но оно будет сужаться и сужаться, и вместе с ним будет сужаться тонкий слой интеллигенции, которая востребует это искусство. Также, как в Америке - все чудовищно, но есть высочайшие образцы искусства, есть университетская публика, которая и Шекспира знает.

На себя нужно смотреть трезво
- Аркадий Яковлевич, вы сказали, что не считаете себя писателем.
В таком случае, кем же вы себя считаете?
- Я литератор. Живущий литературным трудом человек.
- Нормально, "не писатель, а литератор". Александр Сергеевич Пушкин тоже считал себя литератором.
- Ну, это его право, кем себя считать. А по мне, Пушкин - писатель. Гоголь - писатель. Чехов - писатель. А Инин не писатель. Хотя у меня есть не одна книжка, но этот факт еще не свидетельство того, что я не писатель.
- В таком случае, может быть, надо было протестовать против приема в Союз писателей?
- Ну зачем же протестовать? Надо с благодарностью принимать все, что тебе дается. И ни в коем случае на всех углах не говорить, что ты писатель. Надо трезво смотреть на себя.

Имя жены сделал фамилией
- Вы сделали своим псевдонимом имя супруги...
- Да, я взял имя своей жены. И что?
- Вы по природе однолюб и настолько были уверены, что жена у вас одна-единственная на всю жизнь?
- Мы с Инной вместе 45 лет, пошел 46-й, и менять жену уже бессмысленно.
- Сейчас, может, и бессмысленно. Но псевдоним-то вы брали, когда не было такого солидного стажа супружеской жизни.
- Все обстояло значительно проще. Мы, молодые юмористы 60-х годов, во всем брали пример с классиков. Марк Твен - псевдоним, О` Генри - псевдоним, и наши любимые Ильф и Петров - псевдонимы. Исключение - Миша Жванецкий и Миша Задорнов. Самое простое было сделать своей фамилией имя жены. Так появились Аленин, Галин, Танин, и так далее. Вначале я пошел другим путем. Стал Гаем. Красиво звучит: Гай! Но на меня написали эпиграмму: "Если б Гаю Божий дар, родился б второй Гайдар". Ничего обидного, но я предусмотрительно решил: пойду-ка тем же путем, что и все.
Владимир ЖЕЛТОВ.
Специально для "Нижегородских новостей".