"Один из законов жизни гласит, что, как только закрывается одна дверь, открывается другая. Но вся беда в том, что мы смотрим на запертую дверь и не обращаем внимания на открывшуюся".
Андре Жид, французский писатель.
У последней черты
- Любаня, плыви к нам! - У дверей магазина Любу уже поджидали Толян из второго подъезда и красноносый Гульфик, тщедушный мужичонка, получивший такое уничижительное прозвище от своих же собутыльников. Глотнувшую уличного воздуха после некоторого пребывания в гастрономическом раю Любаню слегка качнуло, и, пытаясь удержать равновесие, она судорожно ухватилась за дюралюминиевый косяк.
- Что с вами, Любовь Александровна, вам плохо? - Узнав в сердобольной покупательнице соседку по лестничной площадке Тамару Сергеевну, Люба инстинктивно выпрямилась:
- Все нормально… Спасибо…
Она, конечно же, видела, как Тамара Сергеевна интеллигентно отвела глаза, дабы не видеть горлышка четвертушки, откровенно торчащей из внутреннего кармана ее расстегнутой куртки - это в девять-то часов утра! - как та беспомощно захлопала редкими белесыми ресницами, услышав нетрезвое ржание двух бомжеватого вида алкашей, которые по обыкновению паслись в определенном радиусе от всякой торговой точки. И как будто бы даже смутилась.
- Да пошли вы!.. - злобно огрызнулась Любаня на недавних приятелей и, изо всех сил стараясь удержать твердую походку, решительно направилась к дому. Спустя несколько минут она уже доставала дрожащими руками ключ от входной двери и, резко повернув его в замочной скважине, не разуваясь, проходила на кухню.
Нетерпеливо открутив металлическую пробку, хозяйка квартиры плеснула себе в немытую бог знает сколько дней чашку немного водки, опрокинула в себя, занюхала зачерствевшим куском покупного пирога с повидлом и только после этого вернулась в прихожую, чтобы запереть за собой дверь и разуться. Приятное тепло уже начинало разливаться по телу, но сознание еще было живо, и краска недавно пережитого стыда еще жгла ее изможденное многодневной пьянкой лицо. Люба знала, надо наполнить чашку до краев, пересилив себя, выпить залпом, вот тогда уже можно завалиться на диван и, закрыв глаза, ждать: совсем скоро нахлынет это блаженное состояние, когда отступают тоска, стыд, сожаление, тревога, страх, а самое главное - боль…
Саша
О том, что Саша на вполне законных основаниях мог избежать направления в Чечню, Любовь Александровна знала еще задолго до того, как он закончил училище и получил лейтенантские погоны. Школьная учительская - это как клуб по интересам, где в короткие переменки собираются единомышленники и одинаково горячо обсуждают последние распоряжения роно, повышение цен на мясо и выступления депутатов Госдумы.
- Тебе можно не беспокоиться, - абсолютно искренне завидовали Любови Александровне коллеги, ломавшие голову над тем, как бы умудриться отмазать подросшего сына от армии на скромную учительскую зарплату. - Мужа нет, сын - единственный кормилец, такого в горячую точку не пошлют…
И хотя Любовь Александровна по-прежнему соблюдала режим строгой экономии, чтобы выкроить денег Саше на новый свитер или на его любимый шоколадный торт "Прага" к воскресному увольнению, слово "кормилец" вызывало у нее неподдельное чувство гордости и надежду на будущее. В глубине души она подозревала, что военное поприще сын избрал не случайно. Как-никак армия гарантировала полное обмундирование и довольствие, а они вдвоем так устали от вечного безденежья. Отцовских алиментов, которые получали ровнехонько до Сашиного совершеннолетия, едва хватало, чтобы кое-как залатать дыры в их ветхом семейном бюджете, а другой поддержки им ждать было неоткуда…
Но в последний день отпуска перед отправкой к месту службы сын сообщил о предстоящей командировке в Гудермес. Сказал об этом, переключая каналы телевизора, так буднично и просто, как будто он собирался с друзьями на рыбалку. Любовь Александровна тихонько ойкнула и опустилась на табуретку. Впрочем, не окажись на этом месте табуретки, она бы рухнула на пол.
- Сынок, они не имеют права! - только и выдохнула она.
- Зато я, мама, имею обязанности, - по-мужски спокойно возразил ей сын. - Я военный, и это значит, что мое место на войне…
Увидев, как побледнела мать при слове "война", Саша смягчился:
- Ну, ма, успокойся, в Чечне теперь уже не опасно! Ты же слышала, что сказал президент, - " республика встает на мирные рельсы"…
Всю ночь до утра Любовь Александровна не сомкнула глаз, тревожно вглядываясь в мерцающий в темноте прямоугольник Сашиного портрета. Ей очень нравилась эта его фотография, сделанная Никитой, Сашиным другом, в тот день, когда сын принимал присягу. В конце концов, она однажды купила рамочку со стеклом по размеру фото и повесила портрет в спальне напротив кровати. Теперь, просыпаясь по утрам, первое, что она видела, были Сашины счастливые глаза, горделивый поворот головы коротко стриженного красивого юноши, одетого в курсантскую форму… Свет уличного фонаря падал на стеклянную гладь портрета и, преломляясь, искажал Сашину улыбку. Казалось, что это он не улыбается, а сердится.
- Ну, конечно же, ты прав, - шептала мать, глядя на портрет сына. - Я всегда мечтала, чтобы ты стал настоящим мужчиной. Вот ты и стал им…
…Она расплакалась только утром, уже на перроне, когда грянул военный оркестр и под торжественные аккорды марша "Прощание славянки" отъезжающих облепили матери, отцы, любимые девушки… Сашу провожала одна Любовь Александровна - той, которая могла бы назваться невестой, Саша еще не встретил.
Прощание
Тихим заснеженным вечером Любовь Александровна возвращалась с работы домой. В одной руке тяжелый портфель с тетрадями: накануне была контрольная за четверть, в другой - пакет с продуктами. Все как всегда. Сейчас войдет в квартиру, поставит чайник на плиту, включит телевизор и, задержавшись ненадолго у Сашиного портрета, примется за тетради. И уже потом, далеко за полночь, уютно кутаясь в халат, будет стоять у замерзшего окна, разглядывая в освещенном дворе детскую площадку: деревянный грибок, оставшийся от бывшей песочницы, облезлые скамейки и покосившиеся качели, которые еще помнят Сашу времен его детсадовского бытия… Когда вышла из лифта, в первый момент опешила. Обычно пустынный в эту пору подъезд оказался неожиданно густонаселенным: какие-то люди в военной форме, почему-то молчаливые соседи. Один из военных, грузный чернобровый полковник, шагнул ей навстречу:
- Любовь Александровна, мужайтесь…
Последнее, что она запомнила, было горестное лицо Тамары Сергеевны, соседки по лестничной площадке. Тамара Сергеевна сокрушенно качала головой и все повторяла:
- Горе-то какое, единственный сын!
…Положили Сашу в Марьиной Роще, на участке, где хоронили раньше погибших "афганцев", а теперь вот - молоденьких "чеченцев", нескончаемой чередой прибывающих в запаянных гробах с Кавказа. С заснеженных деревьев полетела белая пыль, когда испуганное орудийными залпами воронье, громко каркая и хлопая крыльями, поднялось в воздух - в безжизненное белое небо. Любовь Александровна тихонько потянула стоящего рядом Сашиного друга за рукав:
- Никитушка, может, они там что-нибудь напутали и в сгоревшем вертолете был не Саша?
И уже совсем жалобно:
- А может, мне все это снится?
Учителя из школы, те, что постарше, кучкой стояли подле, давали советы остальным:
- Большие венки кладите по центру… Скажите водителю, чтобы подъехал поближе к могиле…
А на поминках кто-то из них, глядя, как убитая горем мать смотрела на происходящее сухими и безумными глазами, вдобавок посоветовал со знанием дела:
- Налейте ей водки, пусть хоть поплачет!
Часто стучали зубы о край граненого стакана. Люба не чувствовала ни вкуса, ни запаха водки, но допила до дна. По телу разлилось приятное тепло, лица за столом слились в один цветной калейдоскоп. Неожиданно для себя она пожаловалась вслух кому-то невидимому:
- Отец не приехал с тобой проститься, грех-то какой…
Сны
Первое время ее жалели. Учителя хоть и шушукались за спиной, но пока еще не осуждающе. Старшие деликатно намекали:
- Любочка, вы бы хоть поберегли себя…
Однажды она бесстрастно ответила:
- А зачем?
Пила, как правило, одна. По пути из школы домой покупала четвертушку, а потом уже и поллитровку, кусок колбасы и батон. Старалась заходить в разные магазины, чтобы ее не узнавали продавцы. Войдя в квартиру, торопливо переодевалась, заводила будильник и, в несколько приемов осушив содержимое бутылки, проваливалась в сон, на прощание не забыв окинуть мутным взором Сашин портрет и заплетающимся языком произнести:
- Прости, сынок!
Сны ее были тяжелыми. Чаще других она видела один сон-воспоминание, где она, студентка, кандидат в мастера спорта по легкой атлетике, бежит марафонскую дистанцию, защищая честь своего института. Круг за кругом, ей тяжело дышать, а по опыту она знает, что вот-вот должно открыться второе дыхание… Но облегчения не наступает, она задыхается и… просыпается в горячечном поту. Остужает раскаленное горло холодной водой, встает под ледяной душ, встряхнувшись, начинает собираться на работу.
Поначалу она еще продолжала следить за собой: прическа, легкий макияж, аккуратный костюмчик… Но опухшие веки, хриплый голос, дрожащие пальцы, а иногда и специфический похмельный запах ни для кого уже не делали тайным тяжелый недуг, постигший несчастную женщину. Дальше - больше. Через два года после случившегося ее лишили классного руководства, еще через год перевели на полставки. Фактически она уже работала почасовиком, подменяя заболевших преподавателей. Но после того, как по ее вине в очередной раз не состоялся урок, директриса вежливо попросила:
- Любовь Александровна, зайдите ко мне…
Она сразу поняла, о чем пойдет речь в директорском кабинете. И вся как-то разом сжалась, казалось, став меньше ростом.
Директриса, напротив, ожидала долгого и трудного разговора, она даже растерялась, когда Любовь Александровна чуть ли не с порога положила ей на стол заранее написанное заявление об уходе.
- Я очень вам сочувствую, Любовь Александровна, но и вы меня поймите - работаем с детьми… Надо держать себя в руках!
- Я постараюсь, - еле слышно промямлила бывшая учительница, прикрывая за собой дверь.
После выпитой в тот вечер поллитровки она проснулась раньше обычного, задолго до утра. И поняла, что ей снова необходимо забыться, иначе ее бедное сердце в конце концов разорвется. Тщетно хлопала она дверцами шкафов на кухне, ища хоть какую-нибудь заначку: спиртного в доме не было ни капли. И тогда она отправилась в круглосуточный магазин, который находился в соседнем квартале. Пока шла темным двором, внутри все замирало от страха: вдруг нападут, ограбят, убьют… Но в какой-то момент отмахнулась:
- А хоть бы и убьют!
Сонная продавщица, подавая ей водку, недовольно проворчала:
- И чего не спится людям?..
Но Любаше уже было все равно. Прижимая к груди заветную бутылку, она неслась в темноту так, как поезд летит под откос, - навстречу собственной гибели…
…Прежде чем впасть в забытье, она на минуту зашла в спальню, окинула слабеющим взором неубранную постель с ворохом несвежего белья, нетвердой рукой потянулась к покосившемуся, как ей показалось, портрету на стене - хотела поправить. Но оступилась, схватившись за рамку, и портрет - будто взорвался - брызнул на пол мириадами мелких стекляшек. Ее как будто что-то толкнуло в грудь, ей даже показалось, она слышит пронзительный Сашин крик:
- Мама!
***
…В эту осень Любовь Александровна восстановилась на работе. Снова преподает математику, в дополнение взяла на себя спецкурс по информатике и классное руководство в 8"а". Никто из учителей, даже между собой, никогда не вспоминает о том, что случилось пять лет назад с милой, доброй и застенчивой женщиной - Любовью Александровной Карташевой. А если по-бабски и судачат о ней, то только потому, что новый преподаватель по ОБЖ, отставной подполковник Андрей Денисович, всерьез положил глаз на Карташеву. И даже, говорят, они вместе встречали Новый год.
Татьяна ЧИНЯКОВА.