Склонный к побегу

Склонный к побегу

Его арестовали в день рождения Пушкина – 6 июня. «Попросили пройти» прямо из больничной палаты, где с ногой, плотно обвернутой в гипс, - итог футбольного сражения, он уже несколько дней лежал на койке. Но чекисты торопились. Им предстояло раскрыть небывалое дело – мощную антисоветскую организацию и здесь уж было не до сантиментов и жалостей. Впрочем, последние качества в органах никогда особенно и не ценились. С одной стороны, мощь несомненно была. Я помню историко-филологический факультет тех лет, сам был студентом его. Спорили о сталинизме, о социализме с человеческим лицом, о продуктивности или нет монополизма одной партии. У нас, филологов, почти у каждого заветные тетрадки – выписки и перепечатки из Цветаевой, Мандельштама, Пастернака. На семинарах по литературе XX века обязательно какой-нибудь «тихий» вопрос: «А когда начнут переиздавать Гумилева?» Наверное, они там в своих штабах и отделах по борьбе решили, что такое без подрывной деятельности ну никак невозможно. И круто взять, да скоро растерялись.
Сначала четверым, арестованным вместе с В.И.Жильцовым, пытались найти руководителя. Вроде бы «сватали» одного, но фигура для вожака находилась мелковатой, остановились на другом. Потом выяснилось, что за обезвреженной антисоветской организацией нет никаких собственно дел. Вернее 50 штук листовок, протестующих против известных событий в Чехословакии, они все-таки по городу развесили. Но доказать это было трудно, свидетелей не нашлось, поэтому чекисты попросили новоявленных антисоветчиков рассказать все как на духу, как отцам родным, что и как они понимают в окружающей их жизни. Мальчишки по сути, да еще настроенные патриотично, с горячечной верой в то, что не социализм надо отменять, а устаревшие догмы его, они видали все от души. А потом сполна выдали им самим.
В Мордовии были зоны, где отбывали сроки осужденные по политическим статьям. Здесь В.И.Жильцов и прошел свои настоящие университеты, познакомился с такими людьми и судьбами, о которых можно признаться только некрасовской строкой – «да разве об этом расскажешь». Зоны, на которых побывали Володя Жильцов, ныне к великому сожалению покойный Сережа Пономарев и их товарищи, были по сути инкубаторами диссидентства. Попадали туда то ли по недоразумению, то ли от излишней бдительности органов, то ли от полнейшей дряблости и беспомощности власти организовать интеллектуальный диалог и очиститься от догматизма, скрутившего страну по рукам и ногам. А вот выходили оттуда…
Как-то осужденного Владимира Жильцова отобрали в маленькую группку и поручили им ударную работу: надо было разобрать, перебрать старенький автобус, чтобы потом он гонял, как новый. Специалисты нашлись и работа закипела. В.Жильцов, числившийся в подсобниках, все старался подбодрить основную рабочую силу и шутить почаще. Однажды, когда работа была уже готова, он, оглядев автобус и видневшиеся невдалеке ворота с охранниками, так мечтательно произнес: «Ну, что, братва, на полном ходу – и вперед». Ребята кисло улыбнулись. А какой-то бдительный чекист после этой реплики на личном деле осужденного крупными буквами красными чернилами начертал: «Склонен к побегу». И вот бывают же такие метаморфозы, чекист этот оказался очень даже прав.
Свой побег в великую державу русского стиха Владимир Жильцов замысли давно, не знаю точно даже когда. Но отчетливо помню, что в конце 60-х мне на нашем истфиле кто-то протянул замусоленную тетрадку со стихами и доверительно шепнул, что это Жильцов из такой-то группы. Потом целый вечер я не мог оторваться от нее. В молодых и неровных стихах угадывалась всепокоряющая искренность и чистота, которую по старокнижному называли гоним воздухом. Что было бы дальше не знаю, но Володя «пошел по этапу», где, по-моему каждую свободную минуту, жил стихами. Я знаю, единственного человека в Нижнем, да что там в Нижнем – вообще, среди всех известных мне, который может часами (без преувеличения!) читать наизусть Мандельштама, Есенина, Бунина – весь Серебряный век. Там в заключении у него появлялись и свои стихи, которые он заучивал наизусть особо – а вдруг не удастся переправить .Там же появились и первые слушатели, и первые ценители его поэзии. Там же случился и один удивительнейший акт, чтобы рассказать о котором придется немножко припомнить историю.
Была у Велимира Хлебникова одна потрясающая поэтическая вещь. Он придумал Правительство земного шара. Оно должно было объединить поэтов разных стран и привести мир к радости и гармонии.
«Товарищи рабочие! Не сетуйте на нас:
Мы, как рабочие-зодчие,
Идем особой дорогой, к общей цели.
Мы – особый род оружия».

И.В.Хлебников, и его друзья, понимали, по-моему утопичность своих поэтических снов, но сердцу не прикажешь. Однажды Велимир проехал по Питеру на автомобиле, на борту которого мелом было написано «Председатель земного шара». Художник П.Лентурн зарисовал поэта на смертном одре 28 июня 1922 года и сделал запись о смерти В.Хлебникова, к которой приложил рисунок гроба, на котором было написано: «Первый Председатель Земного Шара». Мечта-идея В.Хлебникова и после смерти его не ушла, она осталась как поэтическая игра, как знак верности особой цели свыше, которой и призвана служить поэзия. «Рукоположение» в Конечно, в советские времена всяким утопиям, кроме коммунистической, советская власть положила конец. Но где-то в литературных неформальных кружках идея жила. Говорят, самыми верными ее носителями перед войной были обернуты.
Сидел на зоне ленинградец Михаил Борисович Копосов – писатель, критик, поэт, дважды вышибленный из Литературного института и такой острый на язычок, что даже Евтушенко он высказал в свое время такое, что мало не показалось. Вот именно Михаил Борисович обратил внимание на стихи Жильцова. Слушал он слушал, а потом и сказал: «А ведь мы – наш. И председателей земного шара я сейчас, наверное, последний – 8-й… А ты будешь следующий, 9-й». Это и случилось в 1971 году на зоне, в Мордовии, близь Потьмы.
Эпизод вроде бы совсем шутейный, если бы ни одна жизненная, да и поэтическая тоже, установка Владимира Ивановича. Помыкался он после лагеря изрядно. Семья образовалась большая. А работать брали – или на почту, телеграммы разносить, или на стройку, там всегда рабочие руки нужны. Стихи же жили в душе и писались. И не обидах, незаслуженно понесенных, не о всякой там ерунде, нет, а как бы заново, как никто-никто до него, открывая мир. В свои «поэтические» годы Владимир Иванович вырос до поэта высокой души с поразительной ясностью и умелостью творящей свой луч жизни и надежды от земных пределов к горним (опять разрешу себе это слово). В лучших своих стихах поэт В.Жильцов умеет почувствовать животворящее озарение, «в область которого я могу заглянуть лишь на минуту» (Лев Толстой) и которое обязательно примирит нас с природой, с миром, со всем малым, что называется просто повседневная жизнь. Я выбрал одно стихотворение, наверное, не самое главное в творчестве Владимира Ивановича, но, мне кажется, это типичный его случай, где есть высота неба и земная доброта.
Пробил час – вот и с ярмарки еду.
До привала мой путь недалек…
Зарастают травою победной
Колеи позабытых дорог.
Посадить бы на память рябины
Да черемы несчетно кустов,
Чтоб дрозды средь осенней кручины
Пропитанные нашли и покров.
Чтоб свистели в садах свиристели,
Чтобы пир, как и прежде, горой,
Чтобы кровью рябины горели,
Лист опалый шуршал под ногой.
В расставанье не вижу печали –
Будет лад и на том берегу,
Если я из неведомой дали
Хоть кого-то утешить смогу.
Такой он и есть, Владимир Иванович Жильцов. Среди поэтов, отмеченный удивительным знаком мечтателей – утопистов начала XX века. Среди нас – поэт классической культуры стиха, так современно и бережно раскрывающий великие пространства нравственного и всякого другого космоса, ниспосланник человеку. Может быть, у утопий свой путь? Или просто жить по добру, не изменяя добру так только и могут настоящие поэты.

Следите за нашими новостями в удобном формате