Сначала он рисовал крыши – обращенный к солнцу пэчворк, искрящийся бликами и рефлексами. Затем обратился к портретам и танцу, и чем дальше, тем глубже уходил в настроения. Великолепный график, он работает в большом формате, и это необычно.

«Безответственный» архитектор.

– Михаил, каково это – быть потомственным художником? Был ли у вас выбор стать кем-либо, кроме как художником? И вообще, художник вы или архитектор?

– Я себя исключительно архитектором никогда не считал и не считаю – в отличие, кстати, от папы.  Он скульптор, но сам себя называет архитектором. У архитектора рисунок другой, сухой, и мышление совершенно другое. Кстати, когда художники смотрят на мои работы, они всегда видят во мне архитектора, как бы я ни открещивался. Архитектурный факультет 

ННГАСУ максимально дал мне знания устройства зданий, и, уже не отдавая себе в этом отчета, я рисую постройки правильно, так как понимаю их внутреннюю структуру. 

Да – во многом я архитектор: заведую кафедрой дизайна архитектурной среды Нижегородского государственного архитектурно-строительного университета, очень люблю свою работу и современную архитектуру. 

Почему я пошел именно по такому пути? Родители – архитекторы, а я человек послушный. Рисую с самого детства, ходил в изостудию Дворца пионеров имени В.П. Чкалова, где занимался у известных в городе педагогов И.С. Соловьевой и В.А. Сергеева. В 12 лет получил премию Нижнего Новгорода. Это была перьевая графика, сделанная очень тонким, словно иголка, чертежным пером. Затем, под влиянием своего учителя Владимира Алексе­евича Сергеева, насмотревшись на его фантастические пастели, сам переключился на пастель. И всё! 

Конечно, своим наставником, старшим другом я считаю и выдающегося нижегородского акварелиста Владимира Ивановича Рекина.  Обогащает нынешний круг общения с молодыми художниками Анной и Ольгой Лагеда, Юлией Ерофе­евой, Дашей Корюкаловой…

Я благодарен судьбе за то, что не получил классического в общепринятом смысле художественного образования – у меня нет ни училища, ни академии. Рад, что стал архитектором и работаю с архитектурой, средой, пространством города, а рисование осталось пусть очень развитым, но всё же хобби. Это спасает от выгорания. Думаю, если бы я работал именно художником, не смог бы протянуть долго. Мне нравится маскироваться под архитектора – это снимает ответственность! 

В поисках чувства.

– Почему из всего многообразия мира вы выбираете городской пейзаж и старые деревянные дома?

– Я с рождения живу на Ковалихе, в эпицентре старого города. Вокруг – самые красивые наши улицы: Нестерова, Провиантская, Большая Печерская, Фрунзе… Это всё я люблю с детства. Бабушка-художница на старый город меня нацеливала, то же и учителя в изостудии. Мы выходили в какой-нибудь дворик, останавливались, и Владимир Алексеевич говорил: созерцайте... 

Искусствоведы делают ошибку, характеризуя мои работы как «летопись Нижнего». «Весь Нижний» так близко меня не интересует. Интересуют буквально пять-семь мест. Я их люблю, они для меня родные: либо я там часто хожу, либо понравился какой-то пластический мотив. К ним я постоянно возвращаюсь, к небольшому перечню родных мест. 

Что до «деревяшек» в целом – с точки зрения такой, одухотворенной фактуры, наверное, ничего лучше нет: в них и смысл, и некая «прожитость» целыми поколениями. Хотя и остальные дома, выстроенные в разные периоды – например «хрущевские» пятиэтажки – они тоже эмоционально подтягиваются: уже и в них видишь романтику. А какие-нибудь «сталинки» – и вовсе добрые, живые. 

Но мне нравится и эстетика разрушения, безотносительно этического момента. Это когда начинают говорить про какое-то спасение. Да, деревянные дома жалко очень. Я сам пытался что-то спасать, и даже вроде бы это имело эффект, но ведь сегодня ты спас дом, а завтра его всё равно снесут. Иной раз мне нравится, как дом разрушается. Но – разрушается сам: потихоньку увядает, тлеет, уходит. Я вообще люблю всё, что не «специально». Я как художник современное «сделанное» не люблю: меня это отталкивает, мне это неинтересно. Интересно – когда трава, листья и деревяшки, и небо, и голуби и всё такое. Приходишь к такому дому, располагаешься напротив – и… 

– Ваши «герои» легко узнаваемы, причем опознаются не только места, но и вызываемые ими эмоции. Как их уловить и воплотить?

– Быть может, это происходит оттого, что я в эти места постоянно прихожу и очень с ними сроднился. Конечно, задаешь себе какие-то схемы, и все же эмоции надо пропускать через чистую голову. Где-то нужно думать, а где-то лучше не думать. Есть в этих вещах тонкая грань! Я искренне уверен, что все время анализировать нельзя, потому что иначе будет другой жанр, «мозговое» искусство, лучше ловить чувства. Я много гуляю, смотрю; люблю любую погоду, любую природу, и в любом состоянии восхищаюсь, причем часто сознательно избегаю слишком красивых ярких видов, предпочитая им что-то более «скромное», внешне серенькое. 

Сделано руками.

У художника Михаила Дуцева небольшие, аристократической формы кисти рук, с тонкими нервными пальцами. В кожу, отмытую с хирургическим тщанием, намертво въелась краска: он с силой, щедро, страстно вмазывает красочный слой в шероховатую поверхность. Видимо, молчаливое созерцание рук художника воспринимается как невысказанный вопрос.

– Я пастелью работаю плотно, – поясняет Михаил. – Для меня важно ощущение краски пальцами, давление, прикосновение разной силы. Наверное, это можно сравнить с музыкой, где тысяча разных туше дает тысячу разных звуков. Для меня важна эта физика прикосновений. Нужна сила, и эту силу я не могу применить никак иначе, если у меня нет твердой основы. Поэтому на вертикальной поверхности в принципе не работаю. Мне не надо никаких мольбертов. Прямо на землю кладется пенокартон – и всё. И стульчик не нужен – работаешь, сидя на коленках. Все эти мольберты и стульчики будут шататься, болтаться, и ты будешь на эти моменты отвлекаться. 

– Вы много экспериментируете. Быть может, рядовому зрителю это не всегда видно и не очень понятно. Расскажите?

– В первую очередь, пишу сухой пастелью. На черной бумаге – впрочем, это уже немного надоедает. На грунтованной бумаге: наложенный грунт уже дает композиционную предзаданность. Работаю масляной пастелью, графитом, цветным углем, размывным соусом – эффект как у акварели. Сейчас много новых интересных красок появилось. Например oil stick, масляная палочка, по сути – масляная краска, оформленная как пастель. Или, вот, грунт специальный для пастели, который придает бумаге свойство бумаги наждачной. Это, кстати, не шутка, потому что рабочие пальцы у меня зимой просто не заживают, стираются до крови. Пастелью вообще нужно рисовать по шероховатой бумаге. Левитан писал пастелью на наждачке. Достаточно мелкого зерна, нулевки – и пастель начинает раскрывать свой темперамент. На фактурной бумаге ручной работы она ведет себя совершенно иначе, словно идет в глубину.

Да, пастель находится как бы на границе живописи и графики. И все же я манифестирую себя как графика. 

– Провести разделительную черту в ваших работах не так просто.

– Считается, что в академическом искусстве любой живописец стремится к картине. Картина – это такая, продуманная история, стабилизированное содержательно-формальное единство. Нечто наподобие симфонии с глубоким, тяжеловесным даже содержанием. Даже в пейзаже. Картина словно изначально ориентирована на музей, на долгую отдачу. А графику в сравнении с живописью, 

к сожалению, часто считают чем-то факультативным. Зачастую воспринимают ее ограниченно как строгую, черно-белую, либо имеющую явный прикладной характер, к примеру, для книжной иллюстрации. 

У меня – ни то и ни другое. Скорее, фиксация момента, запечатленность процесса. Промежуточная фаза. То есть, можно назвать ее картиной и успокоиться. Но, на самом деле, это – особое, третье состояние, которое мне не хочется камуфлировать под картину. Хочется, чтобы зритель постепенно понял и принял этот третий путь, особую авторскую историю.

Вспоминается выставка «Графика без границ», которую устраивал наш художественный музей почти год назад. Среди участников ее, кстати, оказалось всего трое ныне живущих художников: Владимир Николаевич Величко, Владимир Иванович Рекин и ваш покорный слуга. Она была нацелена на популяризацию именно графического музейного наследия и открывала новый взгляд на это искусство.

Я затеваю некую игру со зрителем. Графические произведения, как правило, небольшого размера, – а у меня большой размер с умыслом. За счет такого формата рисунок как бы приближается к картине, но таковой не является. Масштабное произведение по-другому воздействует на зрителя, дает более сильные эмоции, формально оставаясь рисунком. Но если меня спросят, не хочу ли я сделать более «завершенную» работу, приближенную к картине в традиционном смысле – нет, конечно. Хочется балансировать на грани.

Справка «НН».

Художник Михаил Викторович Дуцев родился в Горьком в 1979 году. С 2005 член Союза художников России (секция графики). С 2002 по 2009 архитектор проектного бюро «Архитектоника», с 2006 архитектор Архитектурной мас­терской ННГАСУ.

Участник международных, всероссийских, межрегиональных и областных художественных выставок.

Награжден Серебряной медалью Российской Академии художеств за монографию «Концепция художественной интеграции в новейшей архитектуре».

Произведения М.В. Дуцева находятся в собрании Нижегородского государственного художественного музея, Саровской художественной галереи, Мордовского республиканского музея изобразительных искусств 

им. С.Д. Эрьзи, Чувашского государственного художественного музея и в частных коллекциях.

Беседовала Мария Федотова. Фото Леонида Гройсмана.