У людей всегда в жизни бывают светлые и темные полосы, но детство, несмотря ни на что, вспоминается большинством людей по-доброму. Мое детство память избирательно подсвечивает яркими картинками, как в кино. Когда я была еще маленьким ребенком, мне нравилось смотреть в окно, разглядывая небо. 

Рано утром показывалась заряница, светясь сначала розовым, потом оранжевым светом. А вечером яркий шар закатывался на другой стороне неба, на котором таяли белые полосы от самолетов. Вечерняя заря была то красной, то алой, то пурпурной. Потом она бледнела, и фантастические фигуры из фиолетовых облаков долго провожали закатившееся солнышко. Игра красок на небе завораживала, манила, хотелось заглянуть туда, за край земли.

Другим ярким моментом для немного повзрослевшего дитятки, уже ходившего в школу, были вечерние посиделки старушек, на которые брала меня моя бабуля, когда я гостила у нее на зимних каникулах. Вернее, рассказы старых товарок. С одной старушкой, живущей в соседях, бабушка была особенно дружна. Звали ее, как и мою бабушку, Нюрой, но была она гораздо старше. Жила она в крайней нужде, и моя баба Нюра частенько угощала ее гостинцами, привезенными взрослыми детьми из города. Любимой темой спора являлось прояснение вопроса «Хорошо ли на Руси жилось до революции?». Моя бабуля рассказывала о благополучии их семьи:

– Тятя, бывало, продаст зерно на ярмарке, а оттуда везет всякую снедь: рыбину в полпуда, бочонок селедки – залома, пряников печатных, материю, серьги да шали. Червонцы царские мне он показывал. Земля была своя, все свое. Сами себя обрабатывали...

– Так ведь у вас парни были. Землю-то давали на парней, а у нас девки – все ноги в цыпках, – горестно подперев щеку рукой, отвечала старая Нюра.

Мне было многое непонятно, и я тихонько теребила свою Нюру:

– Баб, цыпки это маленькие цыплятки?

– Нюра, про что она спрашиват? А? Болячки это. Не было лаптей у нас, в батраках ходили, внаймы. Денег-то вовсе не было.

 Тут уж совсем я запутывалась. Деньги у моей бабушки всегда были, и она с малолетства брала меня в магазин, где я тыкала пальчиком на витрину с конфетами с названием «трюфель».

– Губа не дура, – улыбалась продавщица тетя Люся, отвешивая в бумажный кулек дорогущие сладости.

И мы шли довольные покупками с нагруженной хозяйственной сумкой. А здесь – девки работали, а денег не давали им:

– А почему денег-то не давали?

– Дык ведь за похлебку работали, – грустно отвечала пожилая женщина. 

Неожиданно сорвав платок с седой головы, она ткнула пальцем в свою морщинистую шею. На ней виднелся грубый длинный шрам.

– Вот что заработала у барина.

Я прижалась к своей защитнице. Бабушка успокаивающе погладила меня по голове.

– Видала, Светланка, барский дом, сад совхозный? – вопрошала беззубым ртом хозяйка маленькой комнатки.

– Да-а-а-а…

А дальше рассказчица неторопливо поведала историю из своей жизни:

– Раньше жил в этом доме немецкий барон Дмитрий Борисович Нейдгардт со своей женой, детишками и прислугой. И был у него приказчик, который нанимал девушек из бедных семей ухаживать за садом. И меня родители отдали в батрачки. Яблони были привезены барином из Германии, таких яблок и груш в округе ни у кого не было. Вот мы и ухаживали за ними: поливали, ветки засохшие обрезали, траву косили. Когда барыня уезжала в город, хозяин разгуливал по саду с приказчиком. Потом прислужник его подходил к девушке и велел прийти ближе к вечеру в господские покои. Больше она не возвращалась в сад, ее родителям давали деньги и выдавали замуж в соседнее село. Однажды приказчик подошел ко мне, пришел мой черед явиться к барину. А я так любила своего Ваню, и никого, кроме него, мне не надо было. Взяла я серп, порешить себя надумала. Чиркнула хорошенько по шее себя, кровь-то так и брызнула. Отвезли меня к доктору, зашили шею. Сказал он мне, что чуть-чуть сонную артерию не перерезала. К осени поджило. А тут революция нагрянула, барин сбежал... А мы с Ваней поженились. Дом нам дали и землю, скотинку завели и до самой войны жили хорошо.

У меня от сердца отлегло, когда услышала историю со счастливым концом. Моя баба Нюра, выслушав подругу, вспомнила свои молодые годы:

– В тридцатых годах увез меня Иван на Новый Мир, бывшая Отрада. А там тоже стоит барский дом, красивый. Барина звали Алексеем, братом доводился вашему немцу. Так старики сказывали, что добрый барин был, не обижал никого: платил на покосе мужикам по целковому в день, школу открыл для ребятишек, церкви строил. Убили его большевики...

Тут бабушка, оглянувшись на меня, резко прекратив крамольные речи, перевела разговор в другое русло. Но бабушкино недовольство большевиками не давало мне покоя много лет, никак не укладывались в моей голове ее рассказы о прежней жизни, противоречащие пропаганде советских времен.

...Прошло много лет. Я живу недалеко от храма святого мученика Алексия Нейд­гардта. Про этого человека сейчас многое известно. Алексей Борисович мог бы тоже уехать, как его старший брат Дмитрий за границу. Не уехал, встал на защиту священников Нижегородского края. Его же с ними и расстреляли большевики, несмотря на все его заслуги перед Отечеством: занимался благотворительностью, строил на свои деньги учебные заведения, приюты. Двое детей Алексея Нейдгардта тоже погибли от рук большевиков.

Также и про Дмитрия Борисовича много информации разного толка и в интернете, и в архивных делах: до революции занимал высокие посты в правительстве, неоднократно был уличен в казнокрадстве, под его началом жестоко подавлено местное народное восстание 1905 года. Еврейские погромы в Одессе тоже на его совести. Когда к власти пришли большевики, благополучно отбыл с детьми в Германию, где его сын Борис поступил на службу в немецкую разведку. Капитан Борис фон Нейдгардт, являясь личным переводчиком фельдмаршала Паулюса, был взят в плен в Сталинграде, а потом досрочно освобожден.

В детстве мне довелось неоднократно бывать и в Борисовке, переименованной в совхоз имени Дзержинского и на Новом Мире. Постройки, не типичные для советской архитектуры, сказочные дома притягивали мое детское внимание и волновали воображение. Дом на Новом Мире, не такой помпезный, но до сих пор стоит и занят местным правлением.

Впервые я увидела этот дом пятилетней девочкой. В поселок нас с бабушкой привез погостить ее сын, который был руководителем здешнего совхоза. Держась за бабушкину руку, мы пошли осматривать окрестности. Когда подошли к белому дому с большой открытой верандой на втором этаже, бабушка нерешительно вошла в здание. Мы зашли в приемную директора, где секретарша стучала пальчиками по пишущей машинке. 

Взглянув мельком на нас и, похоже, приняв за очередных просителей, она, не отрываясь от печатания, четко проговорила недовольным голосом:

– Директора нет, и не знаю, когда будет.

– Ну ладно, дочка, мы пойдем, – баба Нюра, не глядя на секретаршу, с интересом разглядывала все предметы, что окружали нас.

В это время через открытое окно мы услышали шум подъезжающего газика. В коридоре послышались голоса, в приемную буквально влетел дядя Женя, которого здесь все уважительно звали Евгением Ивановичем.

– Мама, проходите, – с лучезарной улыбкой распахнул он дверь кабинета.

Секретарша, сразу подскочив ко мне, стала совать в руку конфету, но бабушка, закрыв перед ее носом дверь, стала о чем-то разговаривать с сыном. Мне, конечно, было неинтересно слушать разговор взрослых, и я попросилась на балкон. Вид на аллею, открывшийся сверху на соседнюю деревню, был чудесен. Вдалеке виднелся храм без куполов.

Еще до повальной моды на поиски информации в архивах о своих родственниках, я успела расспросить бабушку и маму о своих предках. Одним из них был брат моей прабабушки, являвшийся псаломщиком и по совместительству старостой в Перевозском храме Княгининского уезда. В тридцатые годы был арестован органами ОГПУ и осужден по пятьдесят восьмой статье на десять лет, которые он провел в Арзамасской тюрьме. Мама вспоминала о нем с умильной улыбкой на лице:

– Все в округе звали его за кротость и доброту Васенькой. Из тюрьмы он вышел стариком, лишенным права где-либо работать. С большой радостью его ждали в Заключной, куда он тайно приходил по ночам либо кого из усопших отпевать, либо младенцев крестить. Особенно радовались его приходу старики, всем хотелось послушать Васеньку, знавшего наизусть Евангелие, Псалтырь и другие «запрещенные» книги.

Бабушка рассказывала, что Васенька иногда вспоминал об Алексее Нейдгардте, опекавшем многие храмы в их уезде до революции, священнослужители приглашали благодетеля на праздники и почитали за честь, если гость принимал приглашение.

...Судьбы людей порой переплетаются самым немыслимым образом. Я благодарна своей судьбе за то, что она свела меня с людьми, оказавшимися свидетелями событий, так или иначе сопряженных с двумя представителями именитого дворянского сословия, получившими блестящее образование, приходившихся родственниками полководцу Александру Васильевичу Суворову и Петру Аркадьевичу Столыпину. Два брата, воспитаны в равных условиях, а отношение к Отечеству и людям у них было разное. 

Солнце золотит купола храма, слышен звон колоколов. Спешат люди в храм, кто с просьбой, кто с благодарностью к святому Алексию. Он ведь здесь остался, с нами.

Светлана Гроздовская.