Из каждой страны, где довелось побывать, я, как правило, привожу только один сувенир — символ, своеобразный знак отличия, характеризующий эту страну. С годами квартира стала походить на музей: Эйфелева башня из Франции, ветряная мельница из Голландии, золотая гондола из Италии, «писающий мальчик» из Бельгии, верблюд из Эмиратов, распятый Христос из Израиля, Тутанхамон из Египта, экзотический цветок с Кипра, океаническая раковина с Багамских островов… Угадайте, что я привезла из Америки? Правильно, статую Свободы.

Даже в очередях — на дистанции

Собственно, сама свобода, а не грозного вида тетенька с факелом в руке, которая возвышается над Нью-Йорком, является символом страны. Со своей хваленой демократией американцы носятся как с писаной торбой, и она, на мой взгляд, от длительной эксплуатации давно стерлась, подобно старому башмаку. Но по-прежнему является здесь предметом необузданной гордости каждого гражданина. Такое ощущение, что все они «подсели» на зависимость от этой свободы и нарочито демонстрируют ее где надо и где не надо. Чего стоит только одна эта, почти национальная привычка сидеть нога на ногу, когда одна нога находится под прямым углом к другой, или, что уж совсем недопустимо у русских, положив ноги на стол.

Очень интересно наблюдать за американской очередью, которая кардинально отличается от нашей. Наши стоят в очереди близко друг к другу, а если это в аэропорту или на вокзале, где люди спешат и волнуются, то вдобавок напирая друг на друга (не будем вспоминать советские очереди за суповыми наборами): а вдруг кто-то захочет вклиниться? Свободолюбивые американцы не выносят постороннего ближе чем на расстоянии вытянутой руки, поэтому их очереди непривычно «разреженные». Американец не выживет в нашем общественном транспорте в час пик, так болезненно он реагирует на всякую попытку проникнуть в его, как говорят психологи, биологическое поле. Однажды, находясь в здании Сент-Луисской окружной газеты Post-Dispatch, мы, стажеры из России, всей компанией, дабы не потерять друг друга в недрах небоскреба, решили втиснуться в один лифт. Я и сейчас помню глаза той американки, которая находилась в тот момент в кабине, — они выражали неподдельный ужас. Бедная женщина забыла даже улыбнуться.
В Америке правит информацией честная журналистика, «желтая» пресса у большинства нормальных людей, как, впрочем, и у нас, вызывает пренебрежение, подчас даже презрение.

Несколькими днями позже, когда я давала интервью репортеру St. Louis Post-Dispatch Терезе Тигни, убедилась, что даже в такой высокотехнологичной стране, как США, журналисты работают по старинке. Диктофон был включен, но Тереза все равно что-то строчила у себя в блокноте. Так делаем и мы. Для верности.

Прежде чем начать интервью, она бесцеремонно оглядела меня и на ощупь проверила качество моего джемпера, прикоснувшись к краю рукава.

— Это сделано в России? — спросила недоверчиво.

Она, как и многие здесь, в глубинке, предполагала, что русская — значит с рогами и клыками, одетая в рубище. Наша встреча была для нее открытием.
Тем не менее у Терезы, вероятно, уже была концепция предстоящей публикации, и она, включив диктофон, задала мне первый вопрос. Вы не поверите, для начала она спросила, сколько мне лет…

Это потом уже, немного пожив среди американцев, я поняла, что этот вопрос для них не считается бестактным. Более того, у них не принято скрывать свой возраст. И если ты в семьдесят выглядишь на сорок пять, честь тебе и хвала, нечего жеманиться.

Мэрион и другие тюрьмы

Несколько лет назад мне довелось побывать в Варнавинской (или, как ее еще называют, Кайской) колонии для заключенных, больных туберкулезом. И хотя все наши тюрьмы похожи друг на друга, почему-то именно Кайскую я вспоминала в Америке особенно часто. Дневная пайка ржаного хлеба на каждого осужденного и гороховая баланда в помятой алюминиевой миске, удушливый смрад тамошних ШИЗО, туберкулезники, харкающие кровью, в переполненных камерах и — местная достопримечательность — начальник тюрьмы полковник Хренов.

Дядя Джо заботился обо всех своих детях одинаково. И те из них, кто не был в ладах с законом, ощущали на себе влияние пресловутой американской демократии ничуть не меньше, чем все законопослушные граждане. Федеральная тюрьма строгого режима в штате Иллинойс (Supermaxprison Marion), откуда мы начали знакомство с американскими уголовниками, одна из 150 тюрем США, но единственная в своем роде. По тому, с каким обыкновением встречали здесь иностранную делегацию, я поняла, что Мэрион — это как у нас совхоз «Нива» в застойные времена. Мы тоже всех гостей знакомили с сельским хозяйством на примере его высоких урожаев.

Впрочем, тюрьма Мэрион в Иллинойсе действительно самая строгая тюрьма. С момента ее образования как таковой, то есть с 1983 года, здесь не было зафиксировано ни одной попытки побега. Из 450 арестантов большинство осуждены на пожизненное заключение. Некое подобие патриотизма мы испытали, узнав, что двое из них — наши соотечественники. Первый сидел за торговлю наркотиками, второй — по линии ГРУ.

Камеры в терминалах все, без исключения, одиночные. Три глухие стены, вместо четвертой — решетка. Не как у нас железная дверь с «глазком» посередине. Мы идем вдоль терминала, попутно оглядывая камерные подробности: неизменно белоснежные кроссовки на заключенных, светлые в основном спортивные костюмы, в одном углу — телевизор, в другом — стереомузыка, унитаз за перегородкой, на тумбочке возле кровати, как в больнице, фрукты, соки в баночках…

Кто-то спал, кто-то сосредоточенно печатал на машинке, кто-то молился, а кто-то вязал на спицах (спицы, правда, пластиковые, как объяснил нам Кевин Марфи, администратор тюрьмы и наш гид), кто-то лениво разглядывал появившихся в поле зрения визитеров.
Когда мы проходили по коридору второго этажа вдоль камер, какой-то нигер, немыслимым образом догадавшись, что мы из России, крикнул из-за решетки: «Чечня!»

Ах ты, гад! — хотелось огрызнуться. — Ты тут своих поубивал, а теперь митингуешь!
Но никто не огрызнулся. Они там как хотят, но мы-то знаем, что самая великая страна в мире — это наша. Хотя намек про Чечню поняли…
Итак, в США меня более всего поразили две вещи: это стеклянные двери в домах и американские тюрьмы (в общей сложности мы посетили пять тюрем в разных штатах). Попробуйте осознать следующие цифры. В тюрьме Мэрион на 450 заключенных приходится 350 человек персонала. Из 12 каналов TV, демонстрируемых на камеры, 3 канала — образовательные программы. Те, кто не имеет среднего образования, получает его параллельно с пожизненным заключением. А теперь читайте: 120 — 130 долларов! В день! На человека! Столько стоит Америке один зэк.

Запаха «параши» — непременного атрибута наших тюрем, от которого надзиратели не могут избавиться, даже выйдя на пенсию, мы так и не дождались. Вентиляция в камерах настолько мощная, что даже сам курильщик не успевает понюхать, как пахнет дым от его сигареты.

Добавьте к этому полноценное трехразовое питание — гамбургеры, кола, рыба, мясо, фрукты и овощи, а также спортзал, тренажерный зал, церковь, прачечную, душевые, парикмахерскую, поликлинику, библиотеку и т. д. и т. п. И вы поймете Семена Лямкина из отечественного фильма «Хочу в тюрьму!».
Самым отъявленным негодяям ланч подают через специальное окно в решетке. Те, у кого послабление по режиму содержания, выходят трапезничать в коридор. Единственное отличие от нашей среднестатистической столовой — это мебель, привинченная к полу, и стерильная чистота.

Но свобода есть свобода, и отсутствие ее не заменят никакие персики. Поэтому назову еще пару цифр. Вокруг территории высятся 8 смотровых башен, а попавшего сюда отделяют от воли 23 ряда серебристой колючей проволоки. Я видела вблизи эту проволоку, конструкция такая: зацепишься — мало не покажется.

После экскурсии по тюрьме нас ждал шведский стол (без спиртного, боже упаси, — в Америке днем пить не принято!) и пресс-конференция с шефом тюрьмы и администратором. Начальники благоухали дорогим парфюмом и были столь галантны и элегантны, что хоть сейчас в Голливуд на вручение Оскара. Подарки, обмен визитками, дружественные рукопожатия, улыбки на прощание. «Welcome in our prison!» — «Нет, уж лучше вы к нам!» — потихоньку отшучивались мы так, чтобы не услышала американская переводчица.

На обратном пути экипаж нашего минивэна всю дорогу распевал русские песни — «Ой, мороз-мороз!», «Огней так много золотых»… Американцы дивились: странные эти русские, пили только кофе, а поют, как на свадьбе. И сначала громогласно хохотали (я бы даже сказала — ржали), а потом притихли и всю дорогу молча и уважительно слушали, как красиво звучат настоящие русские песни.

Татьяна ЧИНЯКОВА.