Жизнь не кончается, покуда мы можем любить…

— Гуляй, Нора, гуляй! — Михалыч слегка подтолкнул носком ботинка присевшую на крыльце подъезда пуделиху. Он сразу понял, что с собакой неладное: обычно Нора, оказавшись на улице, мгновенно натягивала поводок и рвалась из ошейника на свободу. Наклонился, чтобы потрепать за ухом. Собакины глаза, всегда такие умные и пронзительно-печальные, сегодня были настолько тусклы, что казались подернутыми дымчатой пеленой.

— Вы достигли того золотого возраста, — еще накануне сказал краснолицый ветеринар со странной фамилией Чабрец, осматривая Нору в ветлечебнице, — когда все болезни обостряются. Сколько ей, лет пятнадцать?

— Шестнадцать, — смущенно поправил Михалыч, как будто извиняясь за то, что его собака состарилась, да и сам он, Владимир Михайлович, уже далеко не первой молодости.

— Усыплять будете? — мрачно спросил ветеринар.
Михалыч молча сгреб с обитого цинком стола свою кудлатую шавку и так, держа ее на руках, вышел в коридор. Уже в машине, прежде чем свернуться на пассажирском сиденье, Нора слабо вильнула хвостом и благодарно лизнула хозяину руку. Да она и вечером была еще ничего, с аппетитом вылизала миску — растроганный Михалыч положил ей туда полбанки тушенки — и по обыкновению растянулась возле его ног, когда он сел смотреть телевизор. А сейчас он понял, что этот Чабрец, видимо, не ошибся. Отстегнул от ошейника поводок — Нора не шелохнулась.

— Не хочешь гулять, пойдем домой, — ласково скомандовал Михалыч.
Нора понуро поплелась за ним.
А уже через пару часов он вез ее, еще теплую, к себе на дачу, чтобы похоронить там, в дальнем углу сада.

ОДИНОЧЕСТВО

Утром Михалыч позвонил сыну:

— Сынок, ты не мог бы отвезти меня в поликлинику? Что-то мне нездоровится.

— Па, надо было вчера предупредить, у меня сегодня все расписано… — укоризненно начал было выговаривать его деловой сын, но Михалыч не стал дожидаться окончания фразы и положил трубку.
Прилег на застеленную кровать. В наступившей тишине было слышно, как тикают часы в кухне — старинные, еще с кукушкой. Леночка очень любила эти часы и однажды, когда уже болела, грустно пошутила:

— Вот меня не станет, она тебе новую жену накукует.

Михалыч тогда рассердился:

— Не говори ерунды!
Неприятно заныло сердце. Встал, достал из кухонного шкафа пузырек, постучал им по краю стакана — пусто. Поразмыслив, вышел в тамбур. У соседки, Аделины Германовны, он знал, с лекарствами перебоев не бывает… На стук дверь приоткрылась, но это была не Аделина, на него с любопытством смотрела миловидная женщина лет пятидесяти, может, чуть старше, с темной короткой стрижкой, поверх веселенького красно-белого костюмчика на ней вполне элегантно смотрелся соседкин передник.

— Аделины Германовны нет дома, а вы ее сосед? — Тут она увидела, как внезапно побелевший Михалыч пошатнулся и неловко схватился за косяк. — Вам плохо?

…Врач «скорой», молодой веснушчатый очкарик, измерил Михалычу давление, медсестра сделала укол в вену. Все это время у изголовья кровати, испуганно прижимая руки к груди, стояла незнакомая соседкина гостья.

— Вы жена? — привычно осведомился очкарик, выписывая рецепт. И, не дожидаясь ответа, бодро протянул ей листочек:

— Похоже, гипертонический криз. Попьет вот это, отлежится и будет жить долго и счастливо!
А Михалыч после укола впал в благостное забытье. Ему снилось лето в зеленых красках, Нора, еще молодая и здоровая, резвилась на березовой опушке, а Леночка в сарафане и почему-то в переднике, поджав ноги, сидела на косогоре и плела ромашковый веночек.

СИДЕЛКА

К концу недели Михалыч, действительно, отлежался и даже начал жалеть, что так скоро закончилось его недомогание. Потому что Марина Павловна, племянница Аделины Германовны, взявшая над ним шефство, теперь навещала его ежедневно. Михалычу нравились ее хрустящие, со вкусом ванили оладушки, ее ненавязчивые разговоры о житье-бытье и то, с каким тактом она обходит тему одиночества. Была в ней этакая, забытая ныне женщинами интеллигентность, искренность и простота. А уж какой борщ она намедни завернула со шкварками — Михалыч и при Леночке такого не едал!

Жила Марина Павловна с дочерью и зятем в спальном районе, а сюда, в центр, к тетке, переехала всего-то на три недели — пока Аделина Германовна пребывала в санатории, поливала ее гераньки и смотрела за квартирой, такая у них была договоренность. Провожая в очередной раз свою заботливую сиделку до порога, Михалыч, заметно смущаясь, пытался сунуть в карман ее передника тысячную купюру. Она все поняла, отвела его руку и покачала головой:

— Как вам не стыдно, Владимир Михайлович?

Он стал оправдываться:

— Но вы же кормили меня, в квартире вон порядок навели, мне неудобно, — мямлил он, чувствуя, что робеет, как мальчишка.

— Близкие соседи что дальние родственники, — мягко улыбнулась она.
В воскресенье Михалыч встал чуть свет, побрился, надел свою любимую — голубую в тонкую полоску — рубашку и отправился на рынок. Машину брать не стал, захотелось потолкаться среди людей, поэтому доехал в трамвае. Когда, возвращаясь, открывал дверь, слышал, как в соседней квартире Марина
Павловна громко разговаривает по телефону:

— Все хорошо, тетя Лина, Владимир Михайлович поправился, почту я вынимаю, вам из собеса звонили…
Спустя несколько часов он галантно встречал Марину Павловну у порога с букетом огромных белых хризантем:

— Это вам, Марина Павловна! — Она зарделась, как маков цвет. А он уже вел ее к накрытому столу:
— Прошу!

Обед удался на славу. Михалыч приготовил самое лучшее из того, что умел, — жаркое в горшочках. А гостья, чуть осмелев после бокала вина, смеялась:

— Не люблю, когда мужчины умеют готовить, у меня в таких случаях возникает ощущение, будто последнее отнимают…
Само слово «мужчины», произнесенное этой нравившейся ему женщиной, странным образом будоражило Михалыча, волновало кровь. Поставив на себе крест с уходом Леночки, он вдруг почувствовал, что на месте былых ран снова отрастают крылья, и подивился этой своей живучести. И расправил плечи, и осмелел. Когда гостья засобиралась уходить, вдруг задержал ее руку в своей и, глядя ей в глаза, попросил:

— Не уходите, Марина Павловна… Марина!

СЫН

— Ты хоть паспорт ее видел? — гремел над самым ухом сын. — Может, она аферистка какая? Огромный, выше отца, он резко шагал по комнате из угла в угол, срываясь на крик:

— Тебе о душе пора думать, а ты жениться собрался!
Михалыч отрешенно смотрел на свое великовозрастное дитя и с тоской думал о том, что все-таки они с Леночкой желали его видеть другим. Где он нахватался такого цинизма? И почему стал таким жестоким?

Однажды, когда Олежка учился в шестом классе, его избил старшеклассник. После Михалыч, в ту пору кадровый военный, терпеливо объяснял ему, как надо держать кулак, куда бить противника…

— Мужчина должен уметь давать сдачи! — горячился отец.
Зареванный Олежка слушал его очень внимательно. А потом тихо-тихо прошелестел:

— Папа, я никогда не смогу ударить по живому…
И вот теперь слова сына сыпались на его седую голову хлестко и больно, он даже невольно прикрыл виски ладонями. Снова противно заныло в левой стороне груди.

Хотел подняться из-за стола, что-то ответить, но только потолок вместе с люстрой покачнулся и поплыл куда-то в сторону.
Это случилось в конце декабря. А в середине февраля Михалыча выписали из больницы. В вестибюле его встречал Олег. Обнялись, как это всегда было принято у них; хрустя морозным снегом, по тропинке пошли к машине. Уже повернув ключ зажигания, сын осторожно тронул отца за рукав:

— Па, Ксюша беременна, у тебя скоро внук появится, — и, немного помедлив, добавил:

— Ты прости меня, па, я был неправ…
От больницы до дома было рукой подать, но Олег почему-то поехал в противоположном направлении. «Наверное, по дороге поговорить хочет», — смекнул Михалыч. Но, проехав с полчаса в молчании, Олег вдруг затормозил у панельной пятиэтажки:

— Я сейчас, па! — Выскользнул он на мороз, не выключив двигатель. Разомлевший в тепле, Михалыч уже успел задремать, дожидаясь его возвращения. Очнулся, когда задняя дверца резко распахнулась:

— Садитесь, Марина Павловна! — услышал он голос Олега. — А за вещами мы завтра приедем…

НОРА

Как Марина ни возражала, Олег с Ксенией все-таки организовали им свадьбу. Из загса привезли их прямо в ресторан. Гостей было немного — сват со сватьей, Маринина дочь с мужем, Аделина Германовна да бывший однополчанин Михалыча, тоже вдовец, Андрей Николаевич. В разгар застолья Олег куда-то исчез, но очень скоро вернулся. Из плетеного короба с крышкой достал крохотного рыжего щеночка. Щеночек, как и подобает пуделю, был весь в завитках, жалобно попискивал и щурился от яркого света.

— Назовите ее Норой, — попросил Олег, протягивая подарок новобрачному.

Татьяна ЧИНЯКОВА.