Даже те нижегородцы, кто не видел спектакль "Кислород" (премия "Золотая маска") на сцене "Комедiи", знают Ивана Вырыпаева как автора сценария и режиссера "Эйфории", удостоенной Малого "Золотого льва" на Венецианском кинофестивале. Странный, авангардный, шокирующий, талантливый - это все о нем. Однако в общении Вырыпаев оказался беспафосен и прост.

Игры с призраками

- Иван, "Эйфория" больше всего удивила меня попыткой возвращения к жанру трагедии, который, казалось бы, начисто исчез.
- Мы не можем говорить сегодня об этом жанре всерьез, потому что у нас нет религиозного сознания, нет космогонического ощущения мира и нет общества, готового к его восприятию.
Высокий жанр умер вместе с Шекспиром и Мольером и больше не появлялся, да и с какой стати он появится?
Никаких к тому предпосылок нет. Но остались попытки исследовать это пространство, чуть-чуть его размять, чуть к нему прикоснуться.
"Эйфория" - это игра с призраком, и человеку, который этого не понимает, фильм в принципе не понятен.
Тогда и возникают разговоры про чрезмерную красоту картинки, про то, что так не снимают или это не кино. Ведь если смотреть, скажем, стереокино без специальных очков, то видишь только мутные пятна. Нет очков - нет видения.
Но, с другой стороны, дух-то в людях, я думаю, никуда не исчез. Он все равно есть, как был во времена Шекспира. Может, просто где-то затерялся. Но он есть, поэтому обращаться к нему можно.
- Почему вы так резко выступаете против репертуарного театра? Тут сказывается ваш личный негативный опыт или есть иные причины? Ведь настоящей жизнью может быть наполнена традиционная форма, а быть мертворожденным - любой авангардный проект?
- С одной стороны, это не мое дело как художника. А с другой - я сам сейчас являюсь арт-директором театра "Практика" и в определенном смысле им руковожу.
Речь идет на самом деле только о театральной реформе.
Это не вопрос - нужна она или не нужна? Она нужна была еще позавчера, мы опаздываем. Это техническая вещь. Она касается чудовищного существования артистов, их нищенской зарплаты, того, что актер приходит к готовому распределению, что оскорбительно.
Я не против репертуарного театра, но театр одной труппы - очень сложное дело.
Во всем мире так. Содержать на деньги налогоплательщиков огромные коллективы по всей стране?
Это даже непорядочно. Я могу похвастаться тем, что плачу налоги. С какой стати я стану еще театры содержать? Развлекайтесь, пожалуйста, за свой счет.
Другое дело, что реформу мы неправильно понимаем. Помещение, здание государство должно обеспечивать, а для актеров - существовать контрактная система, дающая возможность выбора. Все кричат: "Что будет, что будет?!" Да ничего особенного не будет.
Театр не может быть окупаем с точки зрения здания, но его спектакль может и должен быть окупаем.
- Это я понимаю. Но согласиться с тем, что судьба артиста сегодня может состояться только в Москве, не могу. Вы же сами из Иркутска, Иван, и понимаете, что жизнь, в том числе художественная, должна быть везде.
- Конечно, должна. Именно поэтому нужна реформа.
Увольте всех своих артистов, оставьте менеджмент и цеха и делайте не вообще спектакли, но продумайте, что именно нужно сейчас ("Макбет", например), и соберите тех, кто необходим для этого. Потом продумайте следующий замысел - возможно, с другими людьми. Все актеры могут быть нижегородскими, но теми, что нужны. Работать они будут на других условиях. И не сидеть, а играть.

Точка, точка, запятая

- В январе режиссер Виктор Рыжаков приступает к репетициям вашей пьесы "Валентинов день" в Саратовском театре драмы. Пьеса является своеобразным продолжением пьесы Михаила Рощина "Валентин и Валентина".
Как вы решились начать там, где другой драматург завершил, поставил точку?
- Мы сидели вместе с режиссером Кириллом Серебренниковым, который предложил мне написать пьесу для одной очень известной актрисы, и думали: сегодня нужна такая пьеса, какой была когда-то "Валентин и Валентина". Это же невероятно трогательная сентиментальная история.
И решили рассказать ее, перенеся действие в будущее. Это попытка сказать о любви то же самое, но так, чтобы придать адекватную времени форму, чтобы это сейчас звучало и нужно было людям сегодня.

 - Вы называете себя человеком консервативным, приверженным традиции.
Какие традиции русского театра сегодня продолжают работать, на ваш взгляд?
- Самое основное, что нужно понять: русский театр всегда был чем-то большим чем помещение для развлечения. Это всегда миссия, нечто большее чем просто театр. Культурная миссия важна. Культурное, духовное лидерство театра сложилось в России. Это потерять нельзя. Как развлечение он априори проиграет телевидению и кино.
Нужно думать о таком предложении, которого не существует в других видах искусства.
Это главная традиция.
"Кислород" - это тоже Станиславский в определенном смысле. Хотя ближе к театру Вахтангова и его триаде - автор, время, коллектив.
"Четвертая стена" во времена "Трех сестер" Станиславского была авангардным приемом. Это работало тогда, а не те последующие семьдесят лет, что ее использовали повсеместно.
Мы должны пользоваться сутью системы, но взгляд наш меняется во времени. Жизнь человеческого духа должна оставаться, а характер контакта со зрителем - меняться.
Я критикую новую драму за что? Некоторые думают, что современный театр - это современная тема. Ничего подобного. Если мы будем говорить про мобильники и нефть - это совсем не означает, что мы занимаемся современным искусством.
Современный театр - это conect, то есть то, как я налаживаю сегодня диалог со зрителем. При этом можно ставить Шекспира или Чехова.

Поиск ответа

- "Новая драма" демонстрирует, на мой взгляд, абсолютную растерянность перед жизнью и отсутствие художественных образов - как следствие. А "Кислород" отличается тем, что процесс пересмотра десяти библейских заповедей не выбивает почву из-под ног автора и зрителя, а имеет реальные внутренние опоры. На что вы опираетесь?
- На вопросы, которые у меня существуют к жизни.
Театр, как любая другая профессия, токарь например, - это способ познания мира. Ищешь ответы и формируешь таким образом мировоззрение. Опора - на вопросы. У меня двое сыновей, одному - двенадцать лет, другому - два. Я думаю, что добру-то мы их научим.
Но важно, чтобы было еще и недовольство миром. Нельзя в этом внешнем мире существовать спокойно. Потому что человеческий мир, мир вообще - не из рекламы состоит, не из гамбургеров, даже не из семьи, даже не из просто жизни. Он состоит из чего-то еще. А вот из чего - вопрос. Самый главный вопрос, который должен задавать себе автор. И театр тоже.
- Один очень хороший человек, которому понравился "Кислород", спросил, а почему все происходит в таком сумасшедшем ритме?
- Это время. Если серьезно говорить, то это спектакль про время. Оно так сегодня летит. Очень быстро. Именно с такой скоростью мимо нас проносятся важные идеи и мысли. А мы не можем остановиться.
Я не говорю о том, хорошо это или плохо. Это так. Мы живем в таком ритме, сопоставляя сиюминутные вещи с вечными. И пытаемся найти воздух, чтобы как-то выжить.
- Мне показалось, что ритм спектакля как раз обусловлен нехваткой воздуха, процессом "задыхания".
- Конечно, так мы и задыхаемся, и живем, что вздохнуть некогда. Только успевай в паузах. Но я должен успеть. Успеть спросить.
И успеть сказать.
Ольга ХАРИТОНОВА, специально для "Нижегородских новостей".