"Родилась я в деревне Сосновка Лысковского района 18 августа 1934 года, писала Серафима Савельевна. - Весной 1941 года отец начал строить дом, да так и не достроил, в сентябре ушел на фронт. Мать забила окна фанерой, щели протыкала старыми ватниками, чтобы зимой не замерзнуть, а сама устроилась на ферму дояркой. Холодно тогда было и голодно, а тут еще вскоре извещение получили на отца: пропал без вести..." Шестнадцать листочков в клеточку, исписанных мелким убористым почерком, - вся ее горькая жизнь. Так бывает, наверное, - решила пожаловаться по вполне конкретному поводу, но нахлынула внезапно нестерпимая душевная боль, и не могла остановиться. Торопливо, взахлеб, строчка за строчкой, страница за страницей рассказывала она про то, как пережили войну, как колхоз поднимали, как заново налаживали свое житье...
Вскоре после войны мать вышла замуж за одноглазого конюха из соседней деревни. Справили нехитрую свадьбу, и отчим поселился в их доме. Обидно, конечно, было Серафиме - не наживал, не строил, а пришел хозяином. На Серафиму смотрел, как на лишний рот, когда и куском попрекал. А уж как Полина родилась, младшая ее сестра, теперь уже только по матери, совсем невмоготу стало. Взрослые с утра на работу, а все хозяйство - на Серафиму: и козу подоить, и картошки накопать, и пеленки постирать... А тут еще Полька ревмя ревет с утра до ночи - ее надо покачать. Но однажды подошла Серафима к колыбельке, склонилась посмотреть, сухая ли, а та ее хвать за палец и лежит улыбается беззубым ртом, слюни пускает. Устыдилась тогда Серафима жестокосердия своего - в самом деле, малышка-то в чем виновата?
Взяла сестренку на руки и качала до тех пор, пока та не засопела в обе дырочки.
Полинка, можно сказать, и родителей- то почти не знала, все время с Серафимой. И ходить училась, держась за подол ее старенького, латаного- перелатаного платья, из которого Серафима давно выросла. Вот ведь как получается: вроде кроме картошки и хлеба да кружки козьего молока в день и не было ничего другого, а тугая крестьянская плоть год от года теснилась из старого платья, аж по швам трещало. Видно, и отчим приметил, все косил глазами, когда мать отвернется к печи. А однажды, напившись самогона в очередной раз, кинулся за девчонкой, и бежали они до самого леса, хотя лес-то, почитай, в километре от деревни начинался. Нехитрым своим, еще детским умом Серафима догадывалась, что не избить он ее хотел...
"А когда догнал в сосняке и сделал свое черное дело, - читаю я, и сердце заходится от ужаса, - пригрозил, чтобы никому не говорила: "Не то убью!" Серафиме и пятнадцати не исполнилось, когда не выдержала она такой жизни и сбежала в город - в райцентр, к тетке. У тетки у самой было четверо ребятишек, но выслушав горькую исповедь Серафимы, она вытерла ей слезы краем передника и, кинув на пол в угол старый матрац, сказала: "Живи!" На следующее утро Серафима отправилась в лесхоз наниматься на работу. Директор лесхоза Николай Иванович, царствие ему небесное, должно быть, давно уж покоится в земле, только руками замахал: - Да ты что, не могу я тебя принять! Ты ж еще ребенок, а у нас тут бревна ворочают! Серафима тогда заревела в голос, запричитала: - Дяденька, возьмите, есть нечего, а работы я не боюсь - я сильная...
Растрогала она, видно, старого фронтовика, чудом уцелевшего на войне, определил он ее в обход всех правил в бригаду, да еще аванс выдал - пятнадцать рублей.
Работала Серафима почти наравне со взрослыми. Всякое бывало: однажды крюк, которым цепляют бревна, сорвался, и чуть было не закончилась тут ее незадачливая биография...
Трудились в лесхозе без выходных, к концу дня, перевязав тряпицей кровавые мозоли на руках, возвращалась Серафима в теткин дом. А через месяц, получив зарплату, засобиралась в деревню.
Не по матери соскучилась, нет, та ее и не хватилась ни разу, и уж тем более не по отчиму. Все думала, как там без нее Полинка... Накупила гостинцев и на попутке, благословясь, добралась до родной деревни.
Как она радовалась потом, глядя, как Полинка мусолит привезенный ею крендель, как осторожно разворачивает фантики с невиданных доселе карамелек! Так и повелось с той поры. Отчим пил безбожно, гонял мать по деревне на глазах у соседей, а у Полинки за все детство была одна только радость: дождаться сестру и еще на улице запустить по локоть ручонки в ее сумку с очередными гостинцами.
"Бывало, я еще только на землю ступлю с подножки грузовика, - пишет Серафима Савельевна, - а она уже бежит навстречу через все поле, только коски развеваются по ветру..." Время шло. Подрастала Полинка, взрослела и Серафима. Случилось, загляделся на нее лесхозовский шофер Василий, долго не вздыхал, через месяц с неделей посватался...
Любила или не любила, не до того было Серафиме рассуждать.
Спасибо, что взял сироту-бесприданницу, спасибо, что ни разу словом ни за что не попрекнул. Уж чего-чего, а с мужем ей, слава богу, повезло: непьющий, что у шоферов редко бывает, незлой, в добавок мастер на все руки... И Серафиму жалел.
Через год пристроил ее по знакомству на завод разнорабочей: "Хватит, - сказал, - натягалась уже..." А тут и мать Серафимы померла в одночасье, говорили, рак у нее. На похороны Серафима приехала вместе с мужем: все деньги, что они с ним накопили было, ушли на поминки - отчим, видно, все пропивал.
Когда все разошлись, Серафима с Полиной со стола принялись убирать.
Молча, понурившись, сумрачно гремели тарелками, а потом вдруг одновременно выдохнули, встретились глазами и... кинулись друг другу навстречу. Так вот стояли и плакали, обнявшись.
- Что делать-то будешь? - спросила сердобольная Серафима у сестры.
Полине уже в ту пору восемнадцатый год шел. Закрыв лицо руками, та покачала головой: - Не знаю... Папка совсем спивается.
Серафима решительно вышла из избы. Василий курил с мужиками во дворе.
- Поди-ка сюда, Вась, - тихо позвала она.
...Чуть позже, уже в рейсовом автобусе по дороге домой, поправляя узлы, Серафима деловито подвела итог тому их разговору: - И то, Вась, пока своих детей нет, пусть она у нас вместо дочери поживет, места хватит... А там, глядишь, и замуж выйдет.
Знала бы тогда Серафимушка, на какую Голгофу собралась! Своих детей у них так и не было.
И, как выяснилось, быть не могло.
Сухонький старичок с седой бородкой клинышком, доктор районной поликлиники, ласково приговорил: - Надорвалась ты, девонька! Зато у Василия, ее тихого и покладистого супруга со здоровьем все оказалось в порядке. Когда однажды, это уже было в их горьковской квартире, приболев, Серафима пришла с ночной смены раньше обычного, то долго не могла открыть дверь. Ключ не поворачивался, видимо, заперто было изнутри.
"Уж не случилось ли чего?" - тревожно защемило в груди...
Когда Полинка, раскрасневшаяся и растрепанная, запахивая незастегнутый халат, открыла ей дверь, она все поняла. Возле скомканной постели стоял ее Василий, не смея глаз поднять.
- Ну ничего, ну с кем не бывает, вы, мужики, народ такой, перед молодой девкой ни за что не устоите, - то ли себя, то ли мужа уговаривала она потом. - Снимем ей квартиру, все быльем порастет...
Василий, не поднимая головы, промямлил: - Сима, она ребеночка ждет...
Покачнулся мир, поплыла земля из-под ног, Серафима лишь успела, падая, схватиться за косяк.
И опять прошло время. Не год, не два - еще целая жизнь пролетела.
Полина, бабенка бойкая и смазливая, уже двух мужей сменила и теперь в Кирове жила с третьим, в гражданском браке. А дочь ее, Алла, четыре года назад поступила в Нижегородский университет на экономфак и, хотя жила в общежитии, прописана была в двухкомнатной квартире Серафимы и Василия. Не мог Василий отказать: родная кровь все-таки. Более того, когда в позапрошлом году затеяли приватизацию, вписали в дольщики и ее. Серафима не возражала - жить-то осталось... Василий уже два инсульта пережил, у нее самой сердце никудышное.
А так - будет, кому оставить.
Только не стала дожидаться Полина Тимофеевна. Не умела она по-хорошему. Как гром среди ясного неба раздался ее телефонный звонок: - Надо бы разменять квартиру, Аллочка уже большая...
- Поля, сестренка, опомнись, на что мы ее разменяем?! - взмолилась Серафима Савельевна. - У меня пенсия маленькая, муж инвалид...
При слове "муж" Полина взъерепенилась еще пуще: - У тебя все есть - и стенка, и ковры, а у меня за квартиру за год не плачено. Не хочешь менять, отдавай Алкину долю деньгами. А не отдашь, в суд подам! ...И еще один удар пережила Серафима Савельевна уже на суде. Судья стала увещевать разошедшуюся Полину: - Может, помиритесь еще? Ведь сестра она вам родная...
Полина в ответ вскинулась: - Какая она мне сестра? У нас и отцы разные. Она мне чужая...
*** В минувшую пятницу после долгих пересудов судья огласила постановление: Серафима Савельевна должна теперь выплатить племяннице 64 тысячи 540 рублей...
Письмо кончалось словами: "А пишу все это в назидание остальным: не делайте добра и не получите зла".
Но уже в понедельник утром она позвонила опять: - Погорячилась я, порвите вы это письмо, Христа ради! Полю я простила... Вот гараж продам, и будут деньги. Пусть Аллочке приданое справит.
Татьяна ЧИНЯКОВА.