Балконная дверь резко скрипнула, вспугнув тишину полночной квартиры. Осторожно придержав ее рукой, Виктор выскользнул наружу - в шлепанцах на босу ногу и незапахнутом темно-зеленом полосатом халате жены: "Жены:" Он усмехнулся, чиркнув зажигалкой, прикурил сигарету и, зябко поежившись, запахнул полы халата. Первая затяжка в эту пору кажется наиболее сладкой - не то, что вечером на кухне под пристальным взором жены.
Он опять усмехнулся: вот этот прямоугольный припорошенный первым снежком балконный ящик - все, что осталось от его былой свободы: Когда он узнал, что Лариса беременна, его охватил ужас. Жениться?
Двадцать лет, еще в жизни толком не разобрался, еще только начал строить планы: И вдруг - бац! "У нас будет ребенок:" Больше всего он боялся скандала: вдруг Лариса пожалуется своим родителям, те придут к его родителям: И тут такое начнется: Одним словом, он тогда промямлил эту дурацкую фразу: - Дети - цветы жизни: До появления цветка оставалось еще полгода, когда они уже справили пышную, по всем правилам, свадьбу и поселились в квартире, которую им уступила тетка Ларисы, переехавшая жить в деревню: - Молодые должны жить отдельно, - с пафосом произнесла тетка, передавая им ключи на свадьбе так, чтобы видели все гости.
"Уж лучше бы вместе с ее родителями", - думал Виктор, представляя свою будущую семейную жизнь один на один с Ларисой в замкнутом пространстве. А Лариса гордо носила свой необъятный живот и без конца капризничала, ничуть не замечая его раздражения.
Даже когда из роддома сообщили, что родился мальчик, Виктор не только не обрадовался, он еще больше испугался. Ему казалось, что с девочкой было бы проще.
А этот, одного с ним пола, станет жить в их квартире и требовать внимания, заботы, денег: И завяжет на его, Виктора, свободе последний, самый крепкий узел.
Он уже заранее ненавидел нежданное прибавление как причину всех своих грядущих неудач, и когда медсестра в вестибюле роддома торжественно передала ему кружевной сверток с голубым бантом посередине, натужно пошутил: - Не уронить бы! Его неумолимо засасывало в этот ненавистный водоворот подгузников, присыпок, кормлений, в котором не оставалось места ни для его друзей, ни, как ему казалось, для него самого. Вдобавок цветок жизни, проклюнувшись на свет, по ночам орал как резаный - спасаться приходилось на кухне, сидя на табурете под развешанными в несколько рядов пеленками.
Прежние капризы жены оказались легкой забавой по сравнению с теми скандалами, которые она теперь закатывала законному супругу: не помогаешь по дому - а мог бы хоть постирать! Не сидишь с ребенком - это ведь твой сын! Куришь на кухне - все нормальные мужики выходят на лестничную клетку! Версия "нормальных мужиков" считалась у Ларисы наиболее убедительной: они и зарабатывают больше, и пива пьют меньше, и жен любят сильнее: Он еще не успел докурить сигарету, как на балкон высунулась заспанная Лариса: - Ребенка застудишь! - прошипела она из темноты.
- И что?
- Заболеет и умрет, вот что! - Лариса зло хлопнула дверью.
"Это и было бы решением всех проблем", - минутой позже думал Виктор, лежа в постели и кутаясь в одеяло.
План "решения проблем" он вынашивал недолго. На следующее утро, когда Лариса уехала на молочную кухню, прошел в ванную, включил холодную воду.
Распеленав сына, взял его на руки и решительно подставил голенькое теплое тельце прямо под струю воды. Малыш от неожиданности вздрогнул, поморщился, а потом заревел во весь голос: Виктор держал ребенка на вытянутых руках до тех пор, пока руки не онемели от ледяной воды, потом завернул его в полотенце и отнес в кроватку. Еще немного покричав, ребенок внезапно умолк, а потом и вовсе заснул.
Задумавший уморить собственное дитя таким садистским образом, Виктор не очень мучился угрызениями совести. В конце концов, думал он, мало ли младенцев умирают от болезней? А этот и понять-то ничего не успеет. Лариска еще себе родит. Вот только уже не от него. Виктор считал, что, поступившись совестью сегодня, завтра он выйдет из этой истории умудренным опытом и, конечно же, более осторожным.
День за днем он проделывал эту процедуру. Когда Лариса уходила из дома, он купал ребенка в холодной воде, надеясь, что тот, в конце концов, простудится и заболеет.
А Мишутка, так звали сына, казалось, все больше привыкал к этим купаниям и, будучи от рождения слабеньким, становился даже как будто здоровее. Он уже не плакал так, как в первый раз, а, завидев отца, всякий раз улыбался беззубым ротиком и тянул к нему ручонки. Постепенно и Виктор привыкал. Когда в очередной раз укладывал сына в кроватку, малыш схватил его за палец и радостно заворковал. Виктор нагнулся над ним и, чмокнув в лобик, неожиданно для себя произнес: - Спи, Мишонок, спи, родной: Когда патронажная медсестра, осматривая малыша, однажды похвалила: "Каков крепыш!" Виктор был на седьмом небе от счастья.
Он будто и не помнил теперь прежних своих черных мыслей.
Или не хотел помнить?
:С тех пор прошло почти двадцать лет. Как они жили все это время? Да плохо жили! Можно сказать, как кошка с собакой, ругались все время. И кто придумал: стерпится - слюбится? Но это Виктор с женой. В сыне он души не чаял. И если терпел бесконечные скандалы, то только ради него. Когда Лариса, случалось, грозила ему разводом, он обмирал от страха: а вдруг и в самом деле подаст на развод и Мишутку заберет?
Лариса, конечно же, только грозила. Видя, как муж при этом бледнеет и идет на любые уступки, она понимала, что главный козырь у нее в руках. И пользовалась им безраздельно. Михаил тем временем закончил школу, поступил в политех, где когда-то учился отец. Вместе они могли часами разговаривать "за жизнь", оба болели за "Локомотив", три года назад вдвоем ездили в Сочи отдыхать.
За все эти годы лишь однажды скользнуло по сердцу постыдное воспоминание. Мишке тогда шесть лет было, и Виктор учил его плавать в деревенском пруду - там, где у них дача была. Барахтаясь на мели и поднимая при этом вокруг себя мириады желтоватых брызг, он схватил отца за палец. И Виктор вздрогнул. Его как молнией пронзило. Как тогда.
- Мишонок, сынок, плыви! - он так и не понял - слезы тогда проглотил или мутные теплые брызги: В прошлом году, когда сын Михаил вернулся с практики, Виктор уже был в больнице. Точнее - в онкологическом центре, куда его направили сразу же после обследования.
- В правом легком затемнение, похоже на опухоль, - бесстрастно констатировал заведующий отделением, разглядывая на свет рентгеновский снимок.
Как эта опухоль называется, Виктор догадался, когда его перевели в центр. И как называется процедура, когда его оставляют в глухой камере с чуть ли не метровой толщины стенами, а доктор управляет при этом аппаратурой извне, тоже догадался: После каждого сеанса он чувствовал себя все хуже и хуже. По тому, как внезапно притихла Лариса, как непривычно бережно она выкладывала на тарелку котлеты из эмалированной кастрюльки, принесенной из дома, он понимал, что дела его плохи. И нельзя сказать, чтобы очень уж он боялся смерти.
Напротив, он вдруг понял, что целых двадцать лет червь раскаяния точил его изнутри, что наступившая расплата избавит его от какого- то очень тяжелого груза, который он больше не в силах нести. И покуда врачи шепотком судачили: "Откуда рак легких у некурящего, в сорок лет?" Виктор усмехался небритым лицом. Он-то знал наверняка - червь, наконец, материализовался и обозначился на рентгеновских снимках. Одна мысль лишь не давала покоя: вдруг не успеет проститься с сыном? Проститься - слово-то какое, прости: - Прости, сынок! - выдохнул он, когда Михаил лишь переступил порог палаты. Сын кинулся навстречу вытянутой, так быстро иссохшей отцовской руке, прижался к ней губами, как в детстве, обхватив здоровой своей ручищей большой палец: - За что, отец?
Виктор начал было говорить, заторопился, запутался в словах, вдруг испугался, что не успеет все рассказать и, слабо взмахнув свободной рукой, выдохнул еще раз: - Грехи молодости! :Пожилая санитарка тетя Тоня, громыхнув ведром в гулком коридоре, остановилась у окна.
Молодой парень в толстовке с капюшоном стоял, повернувшись лицом к стеклу, и беззвучно плакал.
Она простодушно тронула его за плечо: - Ты, что ли, сынок Виктора Лексеича будешь? - не дождавшись ответа, горестно, покачала головой. - Любил он тебя очень: И, чтобы не мешать, подхватила ведро, зашаркала облезлыми шлепанцами по свежевымытому линолеуму прочь. Унося при этом страшную тайну, которую ей однажды поведал один из обреченных здешних больных. Да мало ли чего они тут болтают?!

Татьяна ЧИНЯКОВА.