Пока все остальные гадали, куда они попадут после смерти – в ад или в рай, при  этом пытались задобрить кого-то невидимого, чтобы все-таки в рай, Любаша уже определилась при жизни. Представьте себе, она мчит по гладкому, как велотрек, шоссе, носком босоножки вдавив до пола чуткую педаль газа. Березы по обе стороны трассы образовали тенистую аллею, которая сходится у горизонта, оставляя на память пронзительно-голубой треугольник неба. Из динамиков льется музыка, и от ощущения полноты жизни на какой-то ноте к горлу подступает сладкий комок, а на глаза наворачиваются слезы.

– Ты опять гнала? – Муж, встречая у ворот дачи, легонько чмокает ее в висок и продолжает ворчать: – От капота дым идет!

– Какой дым? – Она заливисто хохочет, обнимая его могучий торс, и так, в обнимку, они шагают в цветущие недра сада. А уж потом – с ногами на диван, холодное молоко с клубникой прямо к телевизору, сбивчивый обмен новостями… Оказывается, у них возле пирса чайки свили гнездо, и теперь, стоит только открыть калитку сада, те с душераздирающим криком слетаются к этому месту – видимо, очень опасаются за своих птенцов.

– Тсс! – муж заговорщически прижал указательный палец к губам. – Только тихо! Ступай за мной…

Она мгновенно принимает правила этой детской игры и, крадучись, семенит за ним, ступая босыми ногами в разогретую траву. В приоткрытую калитку видит, как из-под прибрежных кустов выплывают два маленьких чайника. Скажи ей прежде, что эти серые утко-гуси и есть детеныши белоснежных чаек, ни за что бы не поверила. Но налетевшая стая крикливых родителей – кто тут мама, а кто папа, они, верно, и сами не знают – быстро обозначила свою причастность к обитателям гнезда…

Ближе к вечеру деревня наполняется звуками, как музыкальная шкатулка. Покрикивают умиротворенные чайки, запутавшиеся в ивовых ветвях чирикают воробьи и трясогузки, в пруду квакают лягушки, где-то кудахчут куры и лают собаки, а в лесу напротив знакомая кукушка вот уже который год гулко отсчитывает Любаше многие лета…

«А у нас в раю опять нескучно, – почти машинально нажимает она кнопки на клавиатуре. – Чайки чайников подбросили под мост. И грибы с картошечкой на ужин нам с тобой диктуют свой веселый тост...».

Но ведь еще каких-то пятнадцать лет назад она, Любаша, спотыкаясь, поддерживаемая чужими женщинами в черном одеянии, шла за гробом – онемевшая, оглохшая, ослепшая, как бестелесная сом­намбула, залетевшая сюда с другой планеты. И, ей казалось, не она инопланетянка, а все эти люди, которые говорят непонятные речи, совершают необъяснимые поступки и время от времени постукивают костяшками пальцев в ее затвердевший прозрачный кокон, внутри которого, в самой глубине, едва заметной жилкой билась угасающая жизнь.

…Сегодня почти все горожане отключили домашние телефоны, и не только в целях экономии: мало кто может позволить себе, безмятежно развалившись в кресле, вести неторопливый диалог с бывшей одноклассницей. На бегу или за рулем, когда обе руки заняты, частенько зажимая мобилу между подбородком и краем плеча, стараясь перекричать шум улицы или гомон торгового центра, мы наспех контактируем с любимыми людьми.

Любаша после похорон не жила, она бездумно перемещалась в тягучем пространстве, всякие бытовые манипуляции ее интересовали в той же степени, что и война в Сирии или наводнение в Краснодарском крае. И вдруг однажды ее домашний телефон зазвонил. Он прямо-таки взорвал мертвую тишину квартиры.

– Ты почему отключила мобильник? – это была Ирка. Не дожидаясь ответа, она  застрочила, как машинка «Зингер», через запятую: – Я поняла, что тебе нужно, иначе конец, ты сама не выберешься, помочь в силах только опытный специалист, мне дали его координаты, он решает вопросы с депрессией на раз-два, – звонившая перевела дыхание.

Схватив от неожиданности трубку, Любаша уже не могла ее положить обратно. И не потому, что звонила Ирина, единственная ее подруга, а потому что у сомнамбул очень замедленная реакция.

– Только не вздумай бросать трубку! – кричала все понимающая Ирка. – Я сейчас приеду!

Уже на следующий день они сидели на зеленом кожаном диване перед дверью с надписью «Психотерапевт». Только не надо думать, что Любаша легко согласилась на этот вояж. Устав повторять одно и то же, Ирка вдруг отрядила перед ней пространную фразу, состоящую из одних матерных слов. Сомнамбула вздрогнула и удивленно уставилась на подругу. Рафинированная интеллигентка, профессорская дочка, до сего дня Ирка знала одно-единственное ругательство: «Блин горелый!». Мат в ее исполнении произвел на сомнамбулу такое же впечатление, как если бы сидевший возле ее ног Бимка заговорил по-японски. Минуту она продолжала осмысливать происходящее, а потом неожиданно расхохоталась. И хохотала долго, заливисто – как раньше. Когда она была счастлива.

Теперь настала Иркина очередь изумляться:

– Так тебе, мать, никакой психотерапевт не нужен!

– Ну уж нет, – Любаша решительно поднялась с кресла. – Надо, так надо...

Психотерапевта звали Олег Николаевич. Это был весьма корпулентный мужчина лет пятидесяти, белый халат ему был явно узок, а рукава коротковаты. Аккуратно стриженый ежик на голове, густые рыжие брови и с прищуром, – Любаше даже показалось сначала, что он смеется, – серые глаза.

Помнится, потом, много позже, когда их психотерапевтические сеансы плавно перетекли в свидания, и они с Олегом вовсю целовались, Любаша призналась:

– Моя мама не доверяла рыжим, она у них даже молоко на рынке не покупала. И мне говорила: «Смотри, Любка, за рыжего замуж не выходи!»

– Так я, когда на тебе женюсь, через неделю поседею, – шутил Олег. Потом выяснится, что так он сделал предложение. Потому что еще через день спросил:

– У тебя есть белое платье?

Торжества никакого не было. Как-никак у Любаши недавно закончился траур, да и не молодые они, чтобы свадебный кортеж заряжать. После ЗАГСа посидели в кафе вчетвером – Ирка пришла с очередным ухажером. Она ощущала себя здесь вишенкой на торте. И, наверное, была права. Особенно, когда произносила тост:

– Не было бы счастья, да несчастье помогло…

Любаша с Олегом терпеливо пережидали, когда закончатся все формальности, и они вернутся домой. Из двух разоренных гнезд надо было свить одно, общее, и две безнадежные судьбы связать в одну, полную надежд. Им предстояла большая и трудная работа – построение рая. Не в том смысле, что выбрать место на берегу пруда и возвести там дачу. Рай  ведь это не груши и яблони, склоняющиеся до земли под тяжестью плодов, рай у каждого из нас в душе.

 Человек живуч и непобедим. Казалось бы, все двери и окна захлопнулись, и жизнь потеряла смысл, ан нет! Где-то, гонимая ветром, приоткрылась крохотная форточка, и душа, оживая и трепеща, устремляется к ней. Оказывается, еще не все прочитаны страницы, еще не допито в бокале вино и, кажется, мы все еще не достигли вершины любви.

…На цыпочках, чтобы не разбудить мужа, Любаша поднялась и вышла на крыльцо. Какофонию ночных звуков неожиданно перебил чистый и высокий птичий голос. Где-то за озером переливались в воздухе соловьиные трели. Она присела на ступени и заслушалась.

В жизни обязательно должны быть паузы. Такие паузы, когда с вами ничего не происходит, когда вы просто сидите и смотрите на мир, а мир смотрит на вас. И если в этот момент вам поют соловьи, значит вы счастливы… Любаша думала о странностях бытия. Никогда не знаешь, чем закончится очередная история в твоей жизни, но пока она длится, цени каждый момент, каждую секунду, каждый миг. И никогда не отчаивайся.  Все сложится так, как сложится.  Божьи планы всегда лучше наших.

– Не сиди на холодном, простудишься, – женщина не услышала шагов позади себя, но зато почувствовала, как мужчина укрывает пледом ее плечи. – Ты не забыла, у нас в раю завтра гости? Дети приедут…

– Чьи? – машинально спросила женщина.

– Какая разница? – вопросом на вопрос тихо ответил мужчина. – Надо бы мясо замариновать на шашлык…

Татьяна Чинякова.