Несколько лет назад на полуденной улице Нассау, ослепленной изнурительным багамским солнцем, пожилой нигер подарил мне странный сувенир - на срезе дерева, судя по всему какой-то здешней породы, аккуратно выжжены слова. В моем корявом переводе с английского они звучат так: "Бог создал вещи, которые мы можем изменить, а также вещи, которые мы изменить не можем, и дал нам разум, чтобы мы могли отличить первое от второго"… В этом квартале увидеть белую женщину было почти в диковинку, и он радовался как ребенок, глядя на мой нижегородский загар и, катая, как горошину на языке, непривычное слово "рашен". Сувенир, привезенный с Багамских островов, затем удачно приземлился на дно чемодана и пролежал там до конца отпуска. Вспомнила я о нем, уже вернувшись в Россию. С тех пор в моем арсенале появилась еще одна заповедь: иногда обстоятельства оказываются сильнее нас…
"Рихард Зорге"
А эту историю мне рассказал знакомый переводчик, который, не обладая философским складом ума, владел тем не менее отличной профессиональной памятью. Он помнил подробности события многолетней давности и, рассказывая о них, употреблял массу имен собственных - фамилии, названия городов…
Это было в середине семидесятых годов, когда мы еще не знали слова "перестройка" и дефицитная докторская колбаса в наших гастрономах стоила два с чем-то рубля за килограмм. Теплоход назывался "Рихард Зорге", и мой знакомый, назовем его Михаил, плыл на нем из Москвы в Астрахань, сопровождая группу немецких туристов. Работы у переводчика было немного - туристы либо сидели в баре, спасаясь от жаркого июльского солнца, либо лениво слонялись по палубе, попутно млея от красоты местных пейзажей. Тот, кто хоть однажды видел Россию с палубы речного теплохода, тем более плывущего по Волге, не даст соврать - краше русской природы нет ничего другого на земле. Изредка, правда, живописный береговой пейзаж грубо нарушали индустриальные силуэты портовых кранов и городские набережные, но это не мешало цивильным бюргерам получить свою порцию удовольствия.
Молодежи в группе было мало, немцы, как вам известно, народ трудолюбивый и отдыхать предпочитают, как правило, выйдя на пенсию. Благо тамошние старички и старушки, не в пример нашим, могут это себе позволить.
И все же эта пожилая пара чем-то выделялась из пестрой толпы отдыхающих. Наверное, тем, так не раз думал Михаил, что в отличие от сухопарого, но еще бодренького супруга в неизменных шортах и белой кепке (тогда еще не вошли в моду "бейсболки") вторая его половина выглядела безнадежно одряхлевшей. Да простит мне читатель эту набившую оскомину метафору - лицо ее было как печеное яблоко, коричневое и сморщенное, а редкие истонченные кудряшки невесомо развевались на волжском ветру и, будучи абсолютно белыми, напоминали пух. В итоге печеное яблоко в пуху венчало крючковатую, такую же коричневую, как яблоко, только в веснушках фигуру, которая, казалось, была бы не в состоянии удержаться на ногах, если бы не крепкий локоть супруга. Про коричневую фигуру упоминаю недаром. Ее обладательница, истинный божий одуванчик, ничуть не стесняясь своего пожухлого тела, ежедневно загорала на палубе в довольно открытом купальнике. Рядом, как всегда, в красном полосатом шезлонге дремал ее муж, прикрывшись газетой.
Волей случая Михаил познакомился с ними чуть ли не в первый день путешествия. Это было ни к чему не обязывающим общением, которое удовлетворяло обе стороны: немцы расширяли свой кругозор, с удовольствием расспрашивая Михаила о нравах и обычаях чужой для них страны, а Михаил благополучно пополнял свой немецкий лексикон.
Я здесь воевал…
- Зигфрид Бретт, - почти горделиво произнес старик, первый раз протягивая Михаилу руку для приветствия. Как будто это были не имя и фамилия, а невесть какой высокий титул.
Старушенцию звали Марта. Она оказалась разговорчивой сверх меры и буквально впивалась своими цепкими пальцами в руку Михаила всякий раз, когда он, завидев ее, норовил проскользнуть мимо. Все-таки долгое общение с Мартой его напрягало. Но зато он теперь знал, что Марта не простая немка, она принадлежит к старинному немецкому роду и отец ее, барон фон Вернер, владел в Страсбурге парфюмерной фабрикой. Что поженились они с Зигфридом сразу после войны против воли отца, потому что Зигфрид был простой "арбайтер". Что у них два взрослых женатых сына, четыре внука и внучка. Что Марта в Советском Союзе первый раз, а Зигфрид здесь воевал.
- Да ты, оказывается, фашист! - молниеносно пронеслось в голове у Михаила, когда он только что услышал ошеломляющую для него новость.
Но здравый смысл толковал свое. И почему обязательно фашист? То, что русские воевали с немцами, - исторический факт. Да, немцы были виноваты в той войне, но ведь за них решал их бесноватый фюрер. И Зигфрид был призван в армию наверняка по его приказу…
Так или иначе, Зигфрид не вызывал у молодого переводчика-стажера ни генетической ненависти, ни жажды мщения. Он вообще был очень интеллигентным и приятным во всех отношениях человеком и нравился Михаилу гораздо больше, чем его вторая половина.
Иногда Марта, утомленная солнцем, удалялась в каюту "поймать сон", как она кокетливо выражалась, и тогда Зигфрид с Михаилом подолгу стояли на палубе, облокотившись на перила, и оба смотрели на темную воду, на уходящее за зеленые кущи светило, на некрашеные домики глухих, как видно, деревень. Сдержанный Зигфрид чаще молчал, но однажды, за день до Волгограда, вдруг заволновался.
- Я воевал здесь. В войсках Паулюса. И Сталинград не забуду никогда. Был молодой и крепкий. Получил задание переправиться вплавь на другой берег Волги. Не сумел. Понял, что могу утонуть, и вернулся назад. Потом был ранен, лежал в госпитале… Всю жизнь сожалел, что не смог переплыть вашу Волгу…
Он говорил отрывисто и резко, короткими фразами. Было заметно, что эти воспоминания даются ему нелегко. А Михаил слушал его и думал о том, что, похоже, этот случай к тому же не давал старику покоя. Уж слишком жестко он повторял фразу:
- Я должен был переплыть!
Марта ела за двоих
На следующее утро "Рихард Зорге" прибыл в город-герой Волгоград и пришвартовался к причалу. Михаил опаздывал на завтрак и, одевшись наспех, поднимался на верхнюю палубу, когда услышал вдруг на корме пронзительный крик.
…Когда тело Зигфрида подняли из спасательной шлюпки на теплоход, все туристы и команда уже собрались в одну толпу и тихонько переговаривались. Знающий больше всех метрдотель корабельного ресторана, рыжий Серега, рассказывал:
- Он хотел доплыть отсюда до того берега. А сердце, видать, не выдержало. Хорошо еще наши рыбаки оказались рядом, а то бы ловили его до зимы…
Но всех членов команды теплохода, пожалуй, и большинство пассажиров потрясла не смерть Зигфрида Бретта - пожилой человек, дело, как говорится, житейское. Потрясло то, что, управившись с формальностями и отправив гроб с телом мужа из России в Страсбург, Марта решила продолжить путешествие. А тем, чьи недоуменные взгляды она ловила иногда, объясняла это просто:
- Круиз оплачен, и я не намерена терять свои деньги.
Говорили даже, урожденная баронесса Вернер за обедом требовала, чтобы ей по-прежнему приносили обе порции - ее собственную и покойного теперь уже супруга.
Эпилог
"…И дал нам разум, чтобы мы могли отличить первое от второго". Подарок старого негра - горькая насмешка надо мной, над тобой, над всеми живущими на земле. И тень несчастного Зигфрида маячит над нами как заклятье. О, Господи! Дай мне разум, чтобы я могла…
Татьяна ЧИНЯКОВА.