В детстве малина была крупнее и слаще, чем теперь. Малинник представлял собой ровный квадрат в углу сада, где каждый кустик был привязан к колышку цветной тряпочкой — на память о тех платьях, из которых я выросла. Окно открыто было в лето, с небес струился невесомый свет, а в медном тазу на электрической плитке варилось варенье… Пожалуй, это все, что я помню.

    Луиза
…Она сидит передо мной худая и бледная, глаза в пол-лица, на щеках дорожки от разбавленной слезами краски. Руками теребит цветастый подол сарафана.
— Понимаете, он ее не любит, но она не дает ему развода…
Я давно заметила, когда люди не уверены в своей правоте, они усиливают свою речь большим количеством вводных слов: «понимаете», «знаете ли», «по правде говоря»… Луиза — моя пациентка. У нее редкое имя, все остальное — как у большинства девчонок ее возраста: университетские лекции, ночные клубы, тату на пояснице в виде маленького дельфинчика и, конечно же, любовь. Он старше, у него классная тачка, жена и ребенок…
Я дипломированный психолог и знаю, что сейчас главное — дать ей высказаться. Слово за слово, ей понравится быть откровенной, она в конце концов доведет себя до исступления и от жалости к своим фантазиям забьется в истерике. На такой случай у меня на столе стоит кувшин с водой, а в выдвижном ящичке — флакончик с валериановыми каплями. Обычно до фармакологических средств не доходит. Стоит только чуть-чуть помедлить, отвечая на мой вопрос: «Подумай, как ты будешь воспринимать эту проблему через пять лет? Через десять?», и слезы высохнут сами собой. Через десять лет ему стукнет сорок пять — старик, можно сказать, виски поседеют, на затылке проклюнется плешь, а престижная тачка заржавеет. Да и собственный романтический пыл уйдет на борьбу с целлюлитом и перманентные пререкания с начальником отдела, мешающим карьерному росту…
Я выключаю кондиционер, давая тем самым понять, что сеанс на сегодня окончен. В шесть часов за мной заедет Борис, и мы отправимся ужинать к его маме. Выросшая в Одессе и воспитанная в старых еврейских традициях, Соня Наумовна умеет принять гостей: на закуску крупно порезанные помидорчики, политые льняным маслом, буженина собственного приготовления, фаршированная рыба на горячее и, конечно же, ее фирменные запеченные яблоки с заварным кремом. Недавно, слушая в очередной раз жалобы своей приятельницы на свекровь, рефреном к которым служила фраза: «Она такая дура», я не выдержала:
— Ты счастливая женщина, Ирочка, твоя свекровь — дура. А вот моя — умная, это катастрофа…
Я нисколько не преувеличиваю. Соня Наумовна мудра и прозорлива настолько, что видит меня насквозь. Если я хочу скрыть от нее некую информацию, мне лучше найти повод отказаться от ужина. Иначе она все равно выведет меня на чистую воду. Спрашивая о чем-либо, моя свекровь пристально смотрит в мои глаза. Я, конечно же, на этом месте сразу начинаю тщательно колупать протертую на сгибах кухонную клеенку.
— Сталин не любил, когда отводят взгляд, — строго произносила свекровь, и мне казалось, что на меня в этот момент веяло холодом энкавэдэшных казематов.
    Авария
Борис не заехал ни в шесть, ни в восемь. В половине девятого, обмирая от ужаса, я набрала номер свекрови.
— А он разве не дома? — Соня была напугана не меньше меня. Правда, это и сейчас не помешало ей привычно метнуть копье в моего коня. — Я решила, что он предпочел сегодня твои бутерброды…
О том, что мой муж, а ее сын, попал в автомобильную аварию, мы узнали только под утро. Позвонили из морга: в загоревшейся машине спасатели не сразу отыскали документы, а гаишники все это время, не сильно спеша, устанавливали личность погибшего по регистрационным номерам авто.
Хоронили Бориса в закрытом гробу. Соня Наумовна не проронила ни слезинки, а после поминок подошла и сильно, до боли, сжала своей костлявой рукой мой локоть:
— Пока поживешь у меня, а там видно будет. — Ее тон не предполагал других вариантов.
Так я поселилась у своей бывшей свекрови. Она, конечно, и раньше болела, а тут вовсе стала сдавать: гипертонический криз следовал за кризом. В один из вечеров, едва скорая отъехала от нашего дома, Соня приподняла голову над подушкой и жестом поманила меня к себе.
— У меня нет времени на реверансы. — Она прямо-таки вцепилась в мою ладонь. — Помру скоро.
Заметив, что я собралась возражать, еще глубже вонзила в меня свои жесткие ногти:
— Помолчи. И слушай, что я тебе скажу: выходи-ка ты замуж. Все движимое и недвижимое завещаю тебе, но при условии, что родишь. То, что Борька твой бесплоден, я знала задолго до вашей свадьбы. Бабник был еще тот, весь в отца, царствие ему небесное… За то, что не бросила его, тебе спасибо. И хватит строить из себя благородную куклу…
А я и не строила! Только кто же мне его приготовил — мужа? Помоложе меня есть, покрасивее, попокладистее, и те в старых девах коротают деньки, а я уже с ярмарки еду. Вон даже «гусиные лапки» показались…
— Знаешь, когда-то мне еще моя мать говорила: «Главное, Соня, для женщины — это дети». — Голос свекрови стал тише, но дышала она теперь ровно, видимо, сказалось действие укола. — У меня было голодное детство, нищее, да и Бориса мы с отцом не без труда поднимали. А когда подняли, все мечтала: вот будет у меня внучка, уж я ее забалую, задарю… Не сбылось!
— Да что вы, Софья Наумовна, вам еще жить и жить, — наконец у меня прорезалась речь.
Она усмехнулась:
— Ровно столько, сколько осталось до вашей свадьбы. — Достав из-под подушки смятый конверт, она протянула его мне:
— Списалась со своей старой приятельницей из Воронежа. Сын у нее, Борькин ровесник, холостой — не везет ему с бабами. Вот и полюбите друг друга…
У моей мудрой свекрухи, видно, крыша протекает, подумала я. Что значит «полюбите»? Как будто можно по приказу любить…
— Можно. — Она опять читала мои мысли. — Возненавидеть по приказу нельзя, а полюбить можно.
    Пути Господни
Увы, они и правда неисповедимы. Еще вчера я оплакивала Бориса, а нынче стелю постель Сергею в комнате, которая когда-то была его детской… Они приехали из Воронежа с мамой на похороны Сони Наумовны, задержались на пару дней в Нижнем. Сергей решал какие-то свои дела в здешней администрации, а мы с Александрой Сергеевной тем временем разбирали старые альбомы ее подруги.
— Она очень тебя любила, всегда хвасталась, рассказывая, какая ты замечательная хозяйка, какая ты умная и терпеливая. — Я слушала и не верила своим ушам. Моя суровая свекровь, которая при жизни ни разу меня не похвалила, оказывается, считала, что мой муж меня недостоин и ему просто со мной повезло…
— Все говорила: вот бы твоему Сережке такую жену, как моя невестка, — Александра Сергеевна боязливо прикрыла ладошкой рот: смеяться в доме, где еще два дня назад зеркала были завешены простынями, было неприлично.
Назавтра они должны были возвращаться домой, и сегодня вечером Сережа пригласил нас в маленький ресторанчик на Покровке.
— На прощание, — уточнил он и улыбнулся так светло, как улыбался маленький кудрявый мальчик с ямочками на щеках, пожелтевшую фотографию которого мы с Александрой Сергеевной обнаружили в архивах моей дорогой свекрови. На обороте было написано ее рукой: «Сереженьке здесь четыре года». Теперь ему было почти сорок четыре, но он по-прежнему не ведал о том, что все в этой жизни имеет свое начало и конец, да порой переплетено так, будто одно продолжает другое. Мужчины ведь редко признают, что все за нас предопределено свыше еще в золотую пору детства… Откуда ему было знать, например, что буквально через несколько минут после того, как он произнесет слово «прощание», я случайно опрокину бокал с шампанским на его белоснежный джемпер, связанный мамой? Что в нашем подъезде в этот вечер почему-то отключат свет и мы будем сидеть на кухне при свечах, разговаривая шепотом, чтобы не разбудить Александру Сергеевну? Что наутро, задержав в своей руке мою, он неожиданно для всех спрыгнет с подножки вагона и останется еще на неделю? И уж ни за что ему не придет на ум, что через полгода мы вдвоем поедем отдыхать в Анталью, а еще через год у нас родится дочка, которую мы, конечно же, назовем Сонечкой.

Коллаж Елены СЛАВИНОЙ.