Всю свою жизнь Надежда Ивановна преподавала русский и литературу в сельской школе, а в том году, о котором речь, была еще и классным руководителем пятого "б". В середине сентября, когда учебный год уже начался, в классе появился новый ученик - Гера Круглов.

Отец Геры, офицер Советской армии, почти пять лет прослужил в Германии, после этого долго вместе с семьей колесил по Союзу, меняя одно место службы на другое, и, наконец, решил уволиться в запас и вернуться на родину - в небольшой поселок на крутом берегу Оки, что в двух часах езды от областного центра. Геру привела в школу его мать Людмила Сергеевна, молодая миловидная брюнетка с модной тогда стрижкой и одетая по-городскому. Светлоглазый, с белыми, как лен, волосами в крупных завитках пацаненок с интересом разглядывал из-за ее спины нехитрый интерьер учительской: географические карты, развешанные по стенам, обшарпанный глобус, пластилиновые поделки здешних скульпторов.
- Давай знакомиться, - Надежда Ивановна, как взрослому, протянула ему руку. - Меня зовут Надежда Ивановна, я буду твоим классным руководителем.
- Гера Круглов, - голос у новенького был тихим, а ладошка теплой и по-девчоночьи узкой.
Надо сказать, что ученики Надежду Ивановну любили. Она никогда не кричала на уроках, даже если ее не слушали, не стучала указкой по столу, как другие учителя. И даже если, случалось, ставила двойки, то делала это как-то сочувственно, осторожно, будто извиняясь. Она не вредничала, не имела привычки жаловаться директору и вообще, по мнению отъявленных хулиганов с "камчатки", была "своя в доску". А уж после того, как она, с немалыми трудностями пробив у местного начальства "пазик", свозила свой класс в Горьковский кукольный театр, "бэшники" души не чаяли в своей "классной".
Поселились Кругловы поначалу в пятистенной бревенчатой избе, где жила бабушка Геры. Но что-то не заладилось у Людмилы Сергеевны со свекровью, сварливой и горластой старухой, известной на весь поселок своими скандалами с соседями, и вскоре, отстроившись, они переехали в собственный дом. Вот тут-то и грянул гром. В очередной раз разругавшись с невесткой в пух и прах, свекровь со зла поведала кому-то из товарок страшную тайну. Оказывается, Гера не родной сын Кругловым, а приемный и взяли они его из детского дома еще в Германии, когда мальчик был совсем маленьким.
Тот, кто знаком с деревенским укладом не понаслышке, знает - здесь молва живет у сороки на хвосте. И если ты на одном конце улицы чихнул, к вечеру на другом конце улицы уже будут вовсю судачить о том, что у тебя менингит, а врачи сказали ''безнадежен". Весть об усыновленном Гере молниеносно разнеслась по поселку, обрастая попутно самыми невероятными домыслами. Мол, и не Гера он вовсе, а Ганс и русской крови в нем столько, сколько у пасечника Антипа коров в здешнем стаде. Людмила Сергеевна в панике бросилась в школу: - Надежда Ивановна, миленькая, что делать? Как уезжать, если новоселье только что справили? А не уезжать - задразнят ребятишки Геру...
Надежда Ивановна нарочито удивленно посмотрела на нее поверх очков: - Да вы что, голубушка, куда уезжать? Гера - ваш сын, а тому, что эта вздорная баба наговорила, никто и не поверит. Собака лает, ветер носит. Поговорят и забудут. А умные люди и вовсе смолчат. Вытрите слезы, идите домой и успокойте мужа...
Но, видно, задела каким-то боком эта молва и самого Геру. Надежда Ивановна заметила сразу. Прежде внимательный и прилежный ученик, Круглов в одночасье стал замкнутым, рассеянным, и, пока она растолковывала классу, чем причастие отличается от деепричастия, он теперь пристально разглядывал оконную раму. А тут и вовсе отличился. На уроке литературы она вызвала его к доске. На дом задавали выучить отрывок из поэмы Пушкина "Руслан и Людмила".
Гера поднялся, громко хлопнув крышкой парты, шагнул было вперед, потом вдруг резко остановился и, опять глядя куда-то в зимнее окно, чуть слышно, почти не разнимая губ, произнес: - Я не учил.
Обычно ученики в таких случаях лукавили, говорили, что "в дневник забыл записать", "света не было весь вечер" и т.д. А этот напрямик: "Я не учил".
- Что ж, Круглов, спрошу в другой раз. - Надежда Ивановна не стала допытываться, что да как.
Следующим был урок русского языка. Одного из учеников, как обычно, учительница вызвала к доске отвечать устно, двух других - письменно, "по карточкам". Была такая система опроса в школе семидесятых годов. И опять назвав фамилию Круглова, дала ему карточку с заданием переписать слова, в которых пропущены суффиксы.
Бойкая отличница Малюгина чеканила наизусть очередное правило, когда, Надежда Ивановна внезапно остановила ее на полуслове: - Ну-ка, ну-ка, Гера, повернись ко мне, - обратилась она к ученику, стоявшему у доски спиной к классу. Тот, недоумевая, обернулся. - Господи, как же ты похож на своего папу! - всплеснула руками "классная".
Если бы вы только видели, как просветлел лицом этот печальный мальчик в тот момент, когда до него дошел смысл услышанного! Если бы видели...
- Правда? - все еще как будто не веря своим ушам, переспросил Круглов.
А Надежда Ивановна, будто спохватившись, вернулась к Малюгиной: - Продолжай, Леночка...
К вечеру мороз чуть-чуть ослабел, пошел снег. Потом и вовсе началась метель. Мело всю ночь. Надежда Ивановна не спала, проверяла тетради, время от времени подходя к окну. Она вглядывалась в темноту, едва разреженную светом одинокого фонаря, и припадала лбом к оконному стеклу. Лоб холодило до боли, она зябко куталась в пуховый платок и все думала, думала про этого белокурого мальчика и почему-то про то, каким он станет, когда вырастет. Под утро и метель утихла. Едва забрезжил за тюлевой занавеской рассвет, Надежда Ивановна тяжело поднялась, потирая больную поясницу, и, нащупав на остывшем полу комнатные тапочки, снова подошла к окну. В полутемном еще дворе кто-то орудовал деревянной лопатой, расчищая тропинку от крыльца к воротам. Надежда Ивановна прищурилась, пытаясь разглядеть смутные очертания фигуры: ватник не по росту, огромные валенки, шапка из белого меха... "Боже мой, это же Круглов!" Она опрометью кинулась в сени, прихватив на ходу старую шубейку. Хлопнула дверью, зажгла свет на крыльце, дрожащими руками с трудом отыскав щеколду, потянула на себя уличную дверь и, как была в тапочках на босу ногу, шагнула на мороз. Даже окликнуть не успела, успела лишь прихватить взглядом скользнувшего за ворота мальчишку. Уже днем на переменке, когда вся ребятня кучей вывалилась из класса, Надежда Ивановна задержала Круглова в дверях: - Гера, я ведь узнала тебя... Не делай этого больше, пожалуйста, - мягко проговорила, придерживая его за плечо. Круглов поднял голову и, глядя на седеющую учительницу умными недетскими глазами, спокойно произнес: - Я вас люблю, Надежда Ивановна.
Шли годы. Надежда Ивановна сделалась совсем седой, а ее ученик вымахал на целую голову выше своих одноклассников. Почему-то пресловутая акселерация на сельских ребятишек распространялась не слишком.
Может, оттого, что с малых лет от весны до осени гнулись они вместе с родителями на грядках. А может, оттого, что не слыхали они там ни о белках, ни о протеинах, а питались тем, что на огороде росло. И если уж где заколют борова на Рождество, то пельмени да холодец означают большой праздник для всей родни.
Уже выйдя на пенсию, Надежда Ивановна не теряла связи с бывшими учениками. Впрочем, и ученики не забывали ее. Круглов писал ей из Москвы, где учился в институте, потом с Украины, куда они вместе с женой, тоже инженером-гидростроителем, уехали работать по распределению. Когда его направили работать за границу, в Чехословакию, он ненадолго приехал к родителям. В первый же день появился у Надежды Ивановны.
- Какой же ты стал, Герочка! - Они сидели за столом в ее крохотной кухоньке в ситцевых рюшечках, пили чай из старомодного неэлектрического самовара, угощались шоколадным тортом, который взрослый Круглов привез из города. Надежда Ивановна помнит, что торт, по случайному ли совпадению, по остроумному ли выбору бывшего ученика, назывался "Прага". А Круглов показывал ей фотографии жены и дочки, рассказывал про город Львов, вспоминал, как волновался, когда приглашал Надежду Ивановну на вальс в самом начале выпускного вечера...
- Я все помню, Герочка. - Надежде Ивановне хотелось плакать, и она едва сдерживалась. Но это были слезы радости: перед ней сидел красивый, сильный, умный, совершенно взрослый мужчина в дорогом костюме и заграничном галстуке, с гладко зачесанными назад светлыми волосами, в которых, она успела подумать, до глубокой старости не будет заметно седых волос. И она гордилась, сознавая, что этот мужчина - ее ученик...
И опять шли годы. Уже и Чехословакии не было, а были Словакия и Чехия, и Советский Союз распался по швам, как лоскутное одеяло. Круглов с семьей жил в столице, изредка навещал, когда выдавался случай, Надежду Ивановну, которая жила теперь в Нижнем Новгороде у старшего сына. Но с педантичной аккуратностью присылал телеграммы к Новому году, 8 Марта и дню ее рождения. В позапрошлом году, когда Надежде Ивановне исполнилось восемьдесят, телеграммы от Круглова не было. Но зато двумя днями позже, когда в дверь позвонили и бывшая учительница Надежда Ивановна, маленькая сухонькая старушка с неизменным платком на пояснице, так и не привыкшая спрашивать "Кто там?", открыла дверь, на пороге стоял Круглов. Такой же красивый, чуть располневший, улыбающийся Круглов. В одной руке он держал непомерной величины букет бордовых роз, в другой - такой же непомерной величины яркооранжевого лохматого льва.
- Надежда Ивановна, я вас люблю! - как долгое эхо через много-много лет вернулось к ней признание любимого ученика. - Я выучил отрывок из поэмы "Руслан и Людмила"! И все-таки я завидую учителям.
Да, работа беспокойная, да, зарплата маленькая... Но есть у учительской профессии одно неоспоримое преимущество: когда учителя уходят на пенсию, их не забывают. Не все, конечно, но те, в чьи души они однажды заронили семечко добра, и семечко это проросло, те помнят их до конца жизни. И как благодарные дети, шлют телеграммы, не забывают звонить, приносят цветы в день рождения и наполняют смыслом быстротечное бытие.

* * *

В эту ночь выпал снег. Для нынешнего января, уставшего от распутицы, дождливого и промозглого, похожего больше на ноябрь, он явился почти неожиданно. Зато потемневший было окончательно город к утру преобразился и надолго оделся в белое. Видно, к перемене погоды опять всю ночь ломило поясницу. Надежда Ивановна уснула уже под утро. А утром пронзительно заверещал телефон. "Междугородка", - еще сквозь сон успела подумать Надежда Ивановна. В трубке трещало и шипело, но через этот треск и шипение она слышала, как ее бывшая ученица Лена Малюгина, сто лет назад сменившая свою фамилию на фамилию мужа, отрывисто чеканила слова: - Надежда Ивановна, Герка погиб. Круглов. На машине разбился. По дороге в Нижний. Завтра похороны.

Татьяна ЧИНЯКОВА.