Громко шурша галькой, кабриолет подкатился к береговой кромке и остановился возле самой воды. Узорчато-белые барашки набежавшей волны только лизнули краешек колеса и отправились восвояси. Софья Леонидовна, сидя на пассажирском сиденье, смотрела на дочь с восхищением: и умница, и красавица, и с автомобилем управляется так ловко, будто в ее руках крутится обыкновенная мясорубка. Они с отцом на такую дорогую машину – да что машину, на одни колеса за всю жизнь не заработали бы! Она ласково погладила Верочку по загорелому плечу, заботливо поправив при этом бретельку сарафана:

– Знай, что за все хорошее тебе обязательно воздастся, а за все плохое рано или поздно придется платить…

Эти слова она повторяла всю жизнь, как молитву, – сначала дочери, потом внучке...

Сарафан был ярко-розовый в горошек, Верочка запомнила, а это значит, сон был опять цветной. Она зажмурилась и нырнула с головой под одеяло – так не хотелось просыпаться. Что там еще мама говорила? 

– Когда все умрут, те, кто любил тебя, превратятся в больших белых птиц, а твои злобные враги станут облезлыми крысами…

Взявшись за руки, как в кино, они брели вдоль моря, и теплый ветер развевал крупные мамины кудри… А пару недель назад вообще приснилось, что они с мамой, обе молодые, гуляют по Парижу, заходя в дорогие магазины. Верочка, помнится, накупила ей целый ворох одежды, а мама плакала от умиления и все гладила ее по плечу. Но тогда разбудил телефонный звонок, звонила Надежда:

– Мам, я, кажется, ключи от квартиры забыла, посмотри там на тумбочке в прихожей…

Софья Леонидовна, мама Верочки и бабушка Надежды, была терпелива и мудра, но глубоко несчастлива. И замуж вышла не по любви. Вернее, по любви, но не по своей. Очень любил ее Карманов Пашка, прежде чем посвататься, даже матушку свою к ней подослал, и та ее уговаривала:

– Одна не проживешь, ведь обидеть могут. А мы тебя в семью примем, будешь у меня как дочка…

Вот и польстилась вчерашняя детдомовка на слово «семья». Только Пашка недолго жил под родительской крышей, вскоре свой дом отгрохал на окраине села, а жене строго-настрого наказал, чтобы и думать забыла о своем ателье, где та работала портнихой. Он как чувствовал, ревновал Софью к каждому столбу, а уж чтобы на работу в райцентр ездить – так и говорить нечего!

– Жена должна дома сидеть и все мужнины желания исполнять, – любовался он больше собой, чем Софьей. И ведь любил, но, чем старше становился, тем больше злился и будто мстил ей за ее нелюбовь. Всю жизнь мучал. Упрекал, что безродная, что не могла сына родить, что они с Веркой у него на шее сидят… А уж если напьется, то и руку поднять мог. Без всякого на то повода: Софья за всю жизнь шагу без его ведома не ступила. Ему же все казалось, что он сам по себе, а жена сама по себе. А может, и не казалось. Только все соседи Софью уважительно называли по имени-отчеству, а он как был Пашкой в мальчишках, так до седых волос Пашкой и оставался. Добро, дочка их единственная, Верочка, вовремя сумела вырваться из отцовского сурового домостроя, вышла замуж за столичного жениха, родила дочку Наденьку и жила, надеялась Софья Леонидовна, как у Христа за пазухой.

Только зря надеялась. Надюшке в первый класс идти, а они с Геннадием разводиться надумали. Ничего нового: жизнь и в этом романе завернула классический сюжет. Гена у себя на кафедре сошелся с молоденькой лаборанткой и вскоре переехал к ней. Как говорится, на постоянное место жительства.

– Ничего, Верочка, еще прибежит обратно и прощенья попросит, – утешала она дочь.

– Не приведи Господь, – огорошила Верочка в ответ. – Я только теперь вздохнула свободно, Геночка был деспот почище нашего папаши… – и сроду такого не было, даже разревелась в трубку:

– Может, кто нас проклял, а? Или любовь на нас закончилась?!

Когда Софья Леонидовна овдовела – раньше времени, Пашка в Троицу напился и в озеро полез купаться, врачи говорили, «спазм сосудов», – Верочка забрала ее к себе в столицу. Так они и жили – мать с дочерью и любимая внучка. «Бабье царство» – любила говорить Надюшка. И заливисто хохотала, запрокинув кудрявую голову. Она к тому времени медицинский университет окончила, работала в Первой градской хирургом-офтальмологом.

–  Вот выйдешь замуж, и будет над нами царь, – Софья Леонидовна, конечно же, мечтала дожить до внучкиной свадьбы.

– У нас в отделении всех мужчин – два женатых доктора, а все остальные – глаукомные старики, – хитро щурилась Надежда. – И потом, вы с мамой по наследству передали мне несчастную любовь, так что мне семейная идиллия не светит…

Уж сколько раз твердили миру, что подсознание не терпит таких шуток! Раз сказала, два сказала, глядишь, судьба и свыкнется с этой затеей…

Житие мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии

Во II веке, в царствование императора Адриана, в Риме жила благочестивая София. У нее было три дочери, носившие имена главных христианских добродетелей: Вера, Надежда и Любовь. Будучи глубоко верующей христианкой, София воспитала дочерей в любви к Богу, уча не привязываться к земным благам. Слух об этом дошел до язычника Адриана, и он пожелал в этом убедиться. Когда сестры предстали перед императором, тот потребовал от них отречения от Христа, а встретив отпор, подверг их страшным пыткам.

Палачи начали с Веры. Они на глазах у матери и сестер стали беспощадно бить ее, потом положили на раскаленную железную решетку. Силой Божией огонь не причинил никакого вреда телу святой мученицы. Обезумевший от гнева Адриан не вразумился чудом Божиим и велел бросить отроковицу в котел с кипящей смолой. Но по воле Господней котел охладился и не причинил исповеднице никакого вреда. Тогда ей мечом отсекли голову... Младшие сестры Надежда и Любовь, воодушевленные мужеством старшей сестры, позже претерпели подобные муки.

Святую Софию не подвергли телесным мучениям, но обрекли ее на еще более сильные душевные мучения от разлуки с замученными детьми. Страдалица погребла честные останки своих дочерей и два дня не отходила от могилы. На третий день Господь послал ей тихую кончину и принял ее многострадальную душу в небесные обители… Все четверо они были причислены Церковью к лику святых. А привычка называть их именами дочерей укоренилась у людей навечно.

С каждым годом Надин смех становился тише и печальнее. Уже и Софью Леонидовну  похоронили, уже и Верочка, то бишь Вера Павловна,  повадилась в салон красоты – закрашивать седину, уже и Надежда Геннадьевна четвертый десяток разменяла…

Да что это я? Мало ли на свете одиноких женщин! Они ходят с подругами в театр, путешествуют по миру, посещают фитнес-клубы, заводят породистых собачек, блистают на корпоративах… Эти двое были почти счастливы, и только цветные сны Веры Павловны вносили сумятицу в их размеренный уклад. Несколько раз в месяц к ней являлась Софья Леонидовна и вопросительно смотрела на дочь. А та не знала, что ей ответить. Что Надюша влюбилась в женатого мужчину и поставила на себе крест? Точно такой же, который некогда перечеркнул их женские судьбы… А женатый мужчина до сих пор не знает, что у него через три месяца родится дочка, которой Надюша еще не придумала имя? Что, судя по характеру Надюши, он об этом никогда и не узнает?

И только пожилая заезжая гадалка, поочередно задувая одну свечу за другой, долго-долго мнет в руках остывающий воск, раскладывает на столе какой-то невообразимый пасьянс и при этом бормочет: 

– Чтобы мать перестала сниться, в храм сходи, свечку поставь за упокой души рабы божьей…

И вдруг, сама себя прервав, вскрикивает: 

– Вижу, вижу!

Черт дернул Веру Павловну поддаться уговорам подруги и прийти на этот идиотский «сеанс спиритизма». Что можно увидеть в бликах стеклянного шара? Она устыдилась своего языческого порыва, щеки полыхнули огнем. Наденьке скоро рожать, похоже, материнское беспокойство тому причина.

– Вижу домашнее фото, на котором позируют две женщины, – продолжала крутить шар ясновидящая. – Та, что постарше, – Вера, а с ней  – молодая, Надежда. Между ними маленькая девочка, имя ей Любовь. А на белой стене тень от крыла, их осеняет мать и бабушка, Софья… 

Гадалка, тяжело дыша, будто только что поднялась на высокую гору, откинулась на спинку стула. Невидящими глазами посмотрела на Верочку, даже как будто впала в забытье.  Вера Павловна тихонько поднялась и на цыпочках направилась к выходу. У самых дверей ее настигает, как выстрел в спину, грубый голос проснувшейся гадалки:

– Вижу мужчину, который вас снимает, на голове у него царственная корона. Но маленькая Любочка называет его папой… 

Татьяна Чинякова.