Подобно многим студентам иных учебных заведений, в нижегородской консерватории сейчас учатся удаленно. Но одно дело выучить теоретический материал и отчитаться по нему, успешно написав контрольную, и совсем другое – выверить штрих и динамику, вдохнуть жизнь в музыкальную пьесу. Возможно ли учить игре на фортепиано дистанционно без потери качества? Профессор нижегородской консерватории Руслан Разгуляев рассказал корреспонденту «НН» о том, как  выходят из положения будущие пианисты, и не только об этом.

Следим за руками

– Руслан, неужели обходитесь без личного контакта со студентами?

– Ничего не поделаешь, работаем удаленно. Но еще не так давно я проводил занятия на дому. Правда, семеро моих студентов – китайцы, трое из них сейчас находятся в Китае. Зависли они там еще с января. Уехали на каникулы – и все началось, сначала у них, потом у нас. 

– А ведь в консерватории учатся немало граждан Поднебесной! Какие у них настроения?

– Некоторые стремятся уехать на родину, потому что там обстановка с коронавирусом считается более благополучной. Но много и таких, кто считает, что не стоит никуда уезжать, потому что непонятно, как и когда потом попадешь обратно в этом учебном году, и они, скорее всего, правы. Плюс по прибытии в Китай им придется отсидеть карантин за свой счет. 

Дистанционное обучение игре на инструменте это, конечно, ужасно. Главный ужас заключается в том, что никому из нас не известно хорошее программное обеспечение, способное гарантировать более-менее приличное качество передачи данных, особенно звука. Ведь все эти зумы и скайпы заточены, в первую очередь, под человеческую речь, а в случае с живым инструментальным звуком порой до адресата доходит какое-то хрюканье.

– И как вы это решаете?

– Ну, к счастью, мы работаем не с детьми, а со взрослыми исполнителями. Студент консерватории играть худо-бедно умеет, руки поставлены, и начальную, черновую работу он способен проделать сам. Чтобы проконтролировать, скажем, расстановку аппликатуры, я прошу прислать запись, в которой хорошо видны руки. Вот только, к сожалению, при занятиях онлайн практически невозможно работать над художественной стороной произведения. 

В зале – словно на вокзале

– Вы прожили в Китае год, преподавая фортепиано. Как там работалось? Правда ли, что в стране вовсю идет великая  культурная революция?

– Я провел там один учебный год – 2017-2018-й – в рамках сотрудничества Хунаньского педагогического университета с нашей консерваторией, в качестве профессора музыкального факультета. Подучил язык, познакомился с бытом. Китай – очень большая страна, почти как Россия. Как у нас, скажем, Архангельск отличается от Астрахани, также там Харбин разнится с Гуанчжоу. Я жил в центре одной из южных провинций. 

По поводу культуры. В связи с экономическим бумом в стране много денег, которые там вкладываются просто везде. Но я бы не сказал, что приоритетом является поголовное окультуривание и обучение музыке.

– А что в приоритете?

– Информационные технологии. То, что приносит деньги. Просто, на мой обывательский взгляд, денег там столько, что культуре тоже перепадает достаточно. Но, увы, есть проблема отсутствия культуры слушания. Публика еще не воспитана. Филармонические концерты, не говоря уж об университетских, проходят своеобразно. В залах очень шумно! Люди разговаривают в полный голос, открывают бутылки с газировкой… У меня осталась с тех времен пара концертных записей: когда я включаю их знакомым, у всех создается ощущение, что играю я не в зале, а на вокзале. В городе, где я жил, был скандал по этому поводу. В филармонию приезжал американский квартет, и музыканты были настолько шокированы поведением публики, что первая скрипка встала посреди произведения и сказала нечто вроде «спасибо за прием, мы к вам больше ни ногой». Правда, так как это было сказано по-английски, никто ничего не понял. 

– Так вы общались там не на английском, а пришлось учить китайскую грамоту?

– Скажем так, на юге Китая имеются проблемы с английским языком. Да, его все  учат, но никто на нем не разговаривает. 

– А правда, что китайский язык так устроен, что  музыкантам с профессионально развитым слухом учить его проще, чем всем остальным? 

– Китайский язык очень специфичен. Он относится к интонационным языкам. Фонетика – вообще другая планета, чтобы освоить ее, надо полностью сменить мозги. Если ты не ловишь тоны на слух, не воспроизводишь их – тебя, скорее всего, поймут как иностранца с чудовищным акцентом. И есть процентов десять слов, которые необходимо произносить тонально, иначе их смысл меняется на противоположный. Классический пример – слово «май», означающее «продавать». Если произнести его как «м`аай», значение сменится на противоположное – «покупать». Есть и еще два других тона в этом слове, и они тоже означают разное. Есть звуки, которые для русского уха звучат одинаково, а для китайского очень различно. Непросты и иероглифы, но если ты общаешься с помощью телефона, то можно писать латинские транскрипции, что сильно упрощает дело. Вообще считается, что образованный китаец, окончивший вуз, должен знать как минимум пять тысяч иероглифов, а лучше семь. 

Есть такое мнение

– Руслан, вы учились в классе профессора Старынина. Как сложился ваш тандем?

– У Валерия Георгиевича учиться было хорошо. У него есть замечательное качество: не давить на студента. Обычно ведь как говорят? «Сразу видна школа», то есть ученики по тем или иным причинам начинают массово играть в манере своего учителя. А мне порой кажется, что «школа» Старынина – в разнообразии его выпускников. Если брать последние годы: я, Женя Брахман, Николай Гольцев – мы сейчас преподаем на кафедре фортепиано в консерватории – абсолютно не похожи друг на друга, и это так здорово! Бывало, что мы с Валерием Георгиевичем не понимали друг друга, потому что ему категорически не нравилось, что я делаю. Но чтобы он предъявлял ультиматум «делай так и больше никак» – да никогда в жизни! Имеется в виду, конечно, не технические ремесленные моменты, а стилистика, интерпретационные решения. Когда у молодого пианиста есть свое видение, самостоятельная точка зрения, это надо поддержать. Ведь гораздо хуже, когда ничего подобного нет. Сейчас я и сам так стараюсь поступать со своими учениками.

Старынин нес, определенно, дионисийское начало, и в этом-то мы с ним не сходились: мне надо все объяснить, разложить по полочкам, а Валерий Георгиевич – скрябинист, романтик, чистый интуитивист, и его порой раздражало, что у меня многое идет «от головы». 

– Вы как концертирующий пианист любите «откопать» и представить публике музыкальные раритеты. Это – редкость…

–  Да, есть у меня пунктик такой. На портале «Классика онлайн» выложены  мои записи, по поводу которых студенты спрашивают: «А отчего у вас такой странный набор произведений? Нормальной музыки нет вообще». Тищенко, Мясковский, Метнер... Но я не буду выкладывать свои записи сонат Бетховена, потому что, как мне кажется, это неинтересно. Кто их только не играл! А вот Катуара, а я нашел и исполнил его четыре пьесы, практически никто не играл. Планируем с московским скрипачом Дмитрием Германом сыграть скрипичную сонату Катуара в столице. Это и для них редкость.

Немножко стараюсь такие пьесы студентам предлагать. Но тут сложнее: мало времени. Курс консерватории очень спрессован, необходимо пройти основные стили, так что от Листа и прочего никуда не денешься: нужно хотя бы по разу композиторов первого ряда поиграть, «понадкусывать». Впрочем, до пандемии моими студентами был сыгран «классный» концерт в Малом зале, играли русскую и советскую музыку 20-х годов: «Формы в воздухе» Лурье, Пятую сонату Рославца, «Грозовую сонату» Метнера... 

– А современную, «написанную вчера», музыку вы играете? Да и есть ли она вообще?

– Я не случайно  веду спецпредмет «Современный репертуар» с упором на чисто фортепианные вещи. Показываю, рассказываю, как все устроено. Из моих личных открытий последнего времени – ныне живущий Фредерик Ржевски. У него есть прекрасный цикл вариаций на тему чилийской революционной песни «Пока мы едины, мы непобедимы»: музыковеды называют его «Гольдберг-вариациями двадцать первого века»!

Современная музыка есть и пишется! И, куда ни кинь – везде фортепиано. Просто большинство вузовских программ считает, что современная музыка закончилась более пятидесяти лет назад. А я пытаюсь разубедить в этом студентов и слушателей.

Мария Федотова.