Когда Андрюша был еще маленьким и учился в школе, мама отправляла его на летние каникулы в деревню Глущиха Ветлужского района, откуда она была родом, где жили ее родители. Деревня была небольшая, но все при ней — и лес, и речка с пологим склоном, и колодец-журавль. По утрам бабушка ставила глиняную крынку на сколоченную дедом и украшенную им же деревянной резьбой тумбочку и ласково, нараспев будила:
— Андрюша, вставай…

За сараем в дощатом пристрое дед оборудовал себе столярную мастерскую и все свободное от огородных работ время пропадал там. Андрюша обожал смотреть, как лихо он орудует рубанком, остругивая тесины, как ловко снует стамеской и лобзиком, вырезая узор для наличников, какие статные балясины вытачивает на токарном станке из обыкновенной слеги… А под верстаком и вокруг клубились упругие серпантины желтоватой стружки, летели, попадая за ворот сатиновой рубашки, из-под фрезы искрометные опилки, и над всем этим дедовым таинством витал ни с чем не сравнимый острый запах свежего дерева — запах Андрюшиного детства.
Однажды, заметив, что внук внимательно изучает березовый чурбачок, водя пальцем по ровному срезу, дед Андрей Модестович рассказал Андрюше про годовые кольца:
— Вот сколько таких колец насчитаешь, столько и лет этой березе…
Потрясенный очередным открытием, Андрюша боязливо спросил:
— А у человека такие кольца бывают?
— У человека они в сердце складываются, — глубокомысленно заметил дед.

Штормовое предупреждение

Сколько годовых колец в ту пору сложилось в сердце Андрея, никому не ведомо, но, судя по паспорту, светил ему в скором будущем банальный полтинник. Уже супруга прикидывала расходы на банкет, уже кто-то из сослуживцев полушепотом спрашивал, есть ли у него телескопическая удочка, а сам он чаще обычного задерживал взгляд на поседевшем двойнике, смотревшем на него из зеркального проема. Да и то сказать — жизнь прожил, как поле перешел. Армия, институт, семья, работа — весь он тут, без сучка и задоринки. Аленка вон уже невеста, вымахала под стать отцу, но только характером в мать — на кривой козе не подъедешь, с норовом. Если бы не взрослая дочь, то вроде и не жил, пролетели зимы-весны лебедями белыми.
— Так уж и прожил? — утешала его Людмила, с которой они разделили половину из этого полтинника. — Все еще только начинается…
Все-таки есть в женской интуиции что-то ведьминское. Как в воду смотрела Людмила. Но об этом Андрей вспомнил много позже. А сейчас он, переключив скорость на нейтралку, на одном сцеплении скользил, подъезжая к одиноко стоящей на остановке фигуре. Да, вы правы, фигура была женской, но в данном случае это не имело никакого значения: над городом нависла тяжелая черная туча, того и гляди разразится страшенный ливень, и оставаться здесь один на один со стихией было небезопасно. По радио в машине уже не первый раз передавали штормовое предупреждение.
— Вам куда? — спросил он, приоткрыв дверцу.
— А сколько вы берете? — женщина неловко замялась. Ветер зло рвал полы ее плаща.
— Да садись ты! — рявкнул Андрей, увидев, что первые капли уже ударили в лобовое стекло.
Пассажирка покорно юркнула на переднее сиденье. И буквально через секунду небо расколола молния. Вслед за ней загрохотал гром.
— Ой, мамочка! — тоненько причитала незнакомка.
— Ты что, из деревни приехала, грозы так боишься? — насмешливо поинтересовался водитель.
Женщина горделиво выпрямила спину:
— Да, не из города мы, — нарочито окая, сказала она, — из Ветлужского района.
Андрей аж присвистнул:
— Землячка, значит? Не из Глущихи часом?
— Из Каменки, — удивленно протянула пассажирка.
— Так это ж рукой подать, почти соседи, — Андрей вдруг развеселился. — А звать тебя как, землячка?
Пути Господни неисповедимы. Спустя каких-то полчаса Андрей и Анна, так звали пассажирку, уже подъехав к ее дому, все еще продолжали сидеть в машине и делиться воспоминаниями своего детства. Так болтают бывшие однокашники, которые по воле случая ни разу не встретились после выпускного, а теперь вот узнали друг друга…
— Да что же мы сидим-то здесь? Переждите грозу у меня, а то бабахнет по крыше! — она произнесла это легко и просто, но потом — видимо, все же город в ней крепко поселился — спохватилась: — Вы не торопитесь?
Конечно, не торопится. Куда ему торопиться? У Алены своя жизнь, не факт, что и ночевать сегодня придет… Да, пожалуй, и у Людмилы давно своя жизнь: где бывает по вечерам, с кем по телефону подолгу разговаривает, он не в курсе… Андрей вдруг встрепенулся:
— А муж не рассердится?
Аннушка потупилась:
— Я одна живу…

Юбилей

Утром на работу позвонила Аннушка:
— Поздравляю тебя. Жаль, что я не первая сегодня…
Пронзительно заныло под ложечкой:
— Аннушка, я сейчас приеду!
— Не надо, Андрюша, у меня больные…
А он уже мчался к поликлинике, нетерпеливо пережидая красный свет на перекрестках. Приоткрыв кабинет, дурашливым голосом прогнусавил:
— Анна Николаевна, вас вызывают…
Она вынырнула в коридор, в хрустящем белом халатике, в шапочке с тесемками, пахнущая лекарствами и духами, прядка волос запуталась в сережке — родная до рези в глазах, укоризненно вскинула бровки:
— Андрюша!
Если бы не десятки старушечьих глаз, осуждающе устремленных на них в один момент, ей-богу, задушил бы в объятиях… Она незаметно сунула ему в руку своей горячечной ладошкой прохладный гладкий шарик, прошептала на ухо:
— Это оникс, оберег Стрельцов… С днем рождения!
Уже садясь в машину, Андрей разжал кулак. В его могучей пятерне покоилось маленькое зеленовато-желтое яблочко из отшлифованного камня, с позолоченным листиком на тонкой веточке. Он снова сжал его в кулаке, уже понимая, что не расстанется с ним никогда. Так и руль держал, с ониксовым яблоком вместе, с застывшей улыбкой наблюдая, как дворники разгоняют по стеклу первые сухие снежинки.
…А в кабинете главного технолога в это время уже царил невообразимый гвалт. Народ без приглашения осваивал фуршет: звенела хрусталем посуда, шуршали упаковками подарки, смеялись женщины под возбужденными взглядами мужчин, и вся юбилейная церемония медленно, но верно клонилась к завершающему своему этапу — банкету.
Домой вернулись уже за полночь, нагруженные пакетами и коробками, как после похода в магазин. Водитель Миша отдельно нес букеты цветов — их набралась внушительного вида охапка. Людмила, как всегда четко, отдавала команды: «коробку с телевизором на стол», «удочку на антресоли», «цветы по вазам»…
— Ей бы в армии служить, — усмехнулся про себя Андрей, — до генерала бы дослужилась…
А вслух сказал:
— Люд, может, поговорим?
Она недоумевающе пожала плечами:
— О чем?

Боль

Утро выдалось морозным и мрачным. Андрей слышал, как хлопнула в прихожей дверь, это Аленка ушла на работу. Скандал, затянувшийся с ночи, наверное, помешал ей выспаться. За дверью спальни жалобно скулила невыгулянная пуделиха Жужа.
— А я тебе говорю, не выйдет! — угрожающе уперев руки в бока, старательно выговаривала каждый слог разгневанная Людмила. — Уйдешь в одних штанах, машину оставишь дочери. И развода я тебе не дам, ишь чего захотел! А лахудру твою в порошок сотру, чтобы не зарилась на чужих мужиков…
У Андрея снова заныло под ложечкой, потом боль переместилась куда-то вглубь, он поморщился:
— Люд, что-то сердце заколо…
В следующую минуту потолок покачнулся и поплыл, почему-то резко запахло свежей древесиной, Андрей, не успев договорить, медленно осел на пол между стеной и кроватью.
…«Скорая» приехала быстро. Суровая докторша, больше, пожалуй, похожая на шеф-повара или заведующую гастрономом, сразу же вызвала реанимационную бригаду.
— Похоже на обширный инфаркт… Без сознания, — кому-то докладывала она по телефону низким басом.

***

Весь следующий день и половину ночи в реанимации кардиологического отделения было неспокойно. И только к полуночи все стихло. Врачи разбрелись по отделению, кто отправился звонить родственникам пациента, кто прикорнул на диванчике в ординаторской… Молоденькая медсестра Рита, убирая капельницу, взглянула на пациента и увидела, как ослабели побелевшие пальцы и из раскрытой ладони выкатилось на простыни крохотное яблочко с золоченым листиком. Она машинально переложила его на тумбочку — откуда ей было знать, что это оберег Стрельца?

Татьяна ЧИНЯКОВА.